Так, эти золотые кудри-змейки,
Что шаловливо с ветерком играют
Над мнимою красавицей, нередко
Принадлежат совсем другой головке,
И череп, что их вырастил, — в могиле.
(III, 2)
Таким образом, испытание выбором приобретает легко узнаваемую форму, и если прежде Бассанио уподоблял себя мифическому Ясону в поисках золотого руна, то теперь он, несомненно, видит себя героем волшебной сказки.
И конечно же, он просто обязан выбрать свинец, ведь нам уже показали содержимое других ларцов. Математическая вероятность всякий раз одинакова: если марокканец указал на золото, это еще не значит, что Бассанио не повторит его выбор. Но по законам жанра три соискателя непременно должны выбрать разные ларцы. Мы уже знаем, что скрывают золото и серебро; теперь нам, как и Бассанио, пора заглянуть под свинцовую крышку.
Разумеется, мы не хуже Бассанио знаем законы: в третий раз повезет. Но, может быть, ему не помешает и поддержка самой невесты. Лотерея изначально представлена как патриархальная отцовская попытка определить судьбу дочери. Первому жениху — принцу Марокканскому — Порция объясняет: «Я в выборе руковожусь не только / Взыскательным советом глаз девичьих; / Притом моя судьба, как лотерея, / Мне запрещает добровольный выбор» (II, 1). Завещание покойного отца превратило Порцию в сказочную принцессу, к которой женихи-рыцари приходят за испытанием. Однако то же самое условие позволяет ей отделаться от неугодных поклонников и отдать руку тому, кто ей, как мы уже знаем, милей всех остальных. (Красноречивый контраст: сцены с ларчиками и женихами перемежаются картинами бегства Джессики — непокорной дочери, которая нарушает волю отца, Шейлока. И здесь краденое приданое обретает вид ларца, падающего из окна прямо в руки ее никчемного возлюбленного.) Когда Нерисса напоминает Порции, как еще при жизни ее отца их навещал один венецианец, «ученый и воин», та сразу же отвечает: «О, да. Это был Бассанио». И торопливо добавляет, чтобы скрыть излишний пыл: «Кажется, его так звали?» (I, 2)
Словом, Порция уже наметила Бассанио себе в мужья, а заморские женихи предстают откровенно непригодными кандидатами в контексте пьесы, где так много сказано об этнических различиях и смешанных браках. Ремарка, которую Порция бросает вслед выбывшему из соревнования принцу Марокканскому, вызывает у современных зрителей и читателей острый дискомфорт: «Что ж! / Вот так бы всем, кто с ним по виду схож» (II, 7). Шекспироведы, влюбленные в светлый образ Порции, потратили немало сил в попытках доказать, что слово сomplexion («вид») здесь не имеет отношения к расе и цвету кожи. Однако поверить в это крайне затруднительно, ведь и сам марокканский жених при первой встрече явно ожидает неприятия и просит: «Не презирай меня за черноту; / Ливреей темной я обязан солнцу» (II, 1). Очевидно, у Порции, невзирая на мнимую покорность воле отца, есть собственные пожелания к успешному кандидату в мужья. Когда она велит музыкантам заводить песню для сопровождения выбора Бассанио, первые три строки оканчиваются словами, рифмующимися с английским lead — «свинец»
[38]. Случайно ли это? Возможно, невеста сознательно подсказывает жениху правильный выбор? Фраза с рифмой на lead встречается и в реплике Порции, обращенной к принцу Марокканскому: I am not solely led («[В выборе] руковожусь не только») (II, 1). Эта версия тоже не по нраву поклонникам Порции, однако давайте задумаемся: неужели женщина, которая способна переодеться в платье законоведа и командовать венецианскими властями, в самом деле позволит покойному родителю из гроба навязать ей супруга?
Пусть на первый взгляд Бассанио кажется не тем, кто предпочтет непритязательный свинец золоту или серебру, но в итоге он делает именно такой выбор. Здесь можно усмотреть миниатюрное отображение (или, как сказали бы елизаветинцы, эмблему) мотивов и побуждений героя, а также той роли, которую его любовные устремления играют в сюжете и символике комедии. Этот расчетливый риск — инвестиция в свинец — не более чем романтический вариант азартной погони за наживой, финансовой игры, на которой основана коллизия пьесы. Как и венецианский купец Антонио — персонаж, вынесенный в заглавие, Бассанио знает: чтобы сорвать большой куш, надо рисковать. Желание и готовность пойти ва-банк — важнейший мотив пьесы, где дружба и любовь постоянно выражаются через коммерческие отношения. Меркантилизм и порожденная им практика ростовщичества образуют соединительную ткань повествования в «Венецианском купце». В отличие от большинства шекспировских комедий, где на сцену выходят отцы, дочери, братья, сестры и кузены, в этой пьесе практически не показаны семейные отношения — кроме безрадостного примера Шейлока и его дочери Джессики, а также слуги Гоббо и его отца. В отсутствие кровных уз главной скрепой становится золото: любая взаимосвязь имеет скорее деловой, чем эмоциональный характер. Когда Бассанио, к примеру, нужны деньги, он идет к Антонио, который идет к Шейлоку, который идет к своему партнеру Тубалу; все эти персонажи объединены серией транзакций, совершенных через посредников. Бассанио ни разу не встречается с Тубалом, однако успех его сватовства целиком и полностью зависит от инвестиций последнего. В стерильном мире наживы плодятся и размножаются только деньги. «Иль ваши деньги — овцы и бараны?» — презрительно бросает Антонио в ответ на рассказанную Шейлоком притчу о хозяйственном Иакове. «Не знаю; я пложу их так же быстро» (I, 3), — гордо заявляет ростовщик.
Брачные планы Бассанио объединяют мир Венеции с миром Бельмонта. Весь сюжет пьесы основан на его желании показаться богаче, чем он есть, чтобы поправить расстроенные дела. Для этого ему необходимо взять ссуду. Дорогое сватовство — своего рода финансовая авантюра, подпитанная кредитом венецианских банков и движимая надеждой на большой барыш. Подобно торговым судам, посланным на Восток за ценным грузом, который с лихвой окупит стоимость экспедиции, Бассанио отплывает к богатым берегам при поддержке венчурного капитала и ждет баснословной прибыли. Сам он с готовностью признаёт себя ненадежным заемщиком и объясняет: «Как сильно я дела свои расстроил, / Ведя пышней гораздо образ жизни, / Чем позволяла скромность средств моих» (I, 1). Однако в этом цветистом заявлении есть и нечто хвастливо-уклончивое — попытка пустить пыль в глаза, набить себе цену, как и в самой кампании сватовства. Убеждая приятеля поддержать деньгами его затею, Бассанио апеллирует к детским воспоминаниям:
Еще в дни школы, потеряв стрелу,
За ней я тотчас вслед пускал другую —
И в ту же цель, следя усердней только, —
Чтоб первую найти; рискнув двумя,
Я часто обе находил.
(I, 1)
Тот же самый прием — послать новую порцию денег вослед уже потраченным, словно одну стрелу вдогонку другой, — и тот же самый авантюрный подход мы видим в сватовстве Бассанио. Доступ к Порции обходится ему в три тысячи дукатов; такую сумму не могут сразу собрать ни Антонио, ни даже Шейлок. Пожалуй, в пересчете на современные деньги речь идет о займе в триста тысяч фунтов стерлингов. Столь весомый взнос объясняется тем, что конкуренты Бассанио — люди далеко не бедные. В сценических указаниях ко второму акту принц Марокканский описан как «мавр в белых одеждах, в сопровождении свиты» — несомненно, его выход на сцену должен произвести сильное впечатление на Порцию и зрителя. В тот самый миг, когда принц Арагонский выбывает из состязания, опрометчиво выбрав серебряный ларчик с ироническим девизом «Со мной получишь то, чего достоин ты» (II, 7), слуга сообщает Порции, что к вратам спешит еще один поклонник и везет богатые дары: «Апрельский день не возвещал так нежно / Роскошнейшего лета приближенье» (II, 9). Эпитет «роскошнейший» звучит здесь с отчетливой ноткой иронии. Зритель, наблюдавший за выдачей ссуды, точно знает, во сколько обошлась вся эта роскошь: три тысячи дукатов и фунт человеческой плоти в залог. Светлые, радостные образы весны и лета — и демонстративное потребление
[39]. Не самое уютное соседство.
