С утра 27 июля между восставшими и правительственными войсками уже велись ожесточенные уличные бои. Достоверно не установлено, кто 27 июля первым бросил клич: «Долой Бурбонов!» Принято считать, что это сделали студенты во главе с Годфруа Кавеньяком.
Когда начались вооруженные столкновения, Гизо решил не оставаться безучастным зрителем и ждать развязки событий. В три часа дня он появляется на первом собрании у Казимира Перье, «где тридцать депутатов, напуганных собственной смелостью, вопрошали себя, имеют ли они право объединиться»
[98].
Гизо присутствует на всех заседаниях депутатов, произносит много речей, его дом на улице Виль-Эвек, откуда были слышны ружейные выстрелы, является местом регулярных встреч. В то же время, его нельзя увидеть на баррикадах; более того, он противился всяким контактам с народом.
Призыв Кавеньяка низвергнуть Бурбонов напугал Гизо, как и некоторых других либералов, таких как Казимир Перье, Адольф Тьер и других, еще надеявшихся на компромисс с королем. Они готовы были удовлетвориться отменой ордонансов и отставкой Полиньяка. Им возразил ветеран революции, 73-летний генерал Лафайет, осознавший серьезность момента и настаивавший на том, чтобы поддержать начавшееся восстание и возглавить его.
Жена Гизо, Элиза, оставившая об этих днях воспоминания («Воспоминания мадам Гизо о революции») записала свои впечатления: «Начало восстания. Надежды мало»
[99].
На следующий день, 28 июля, Гизо остается дома редактировать протест против королевских ордонансов. Среди депутатов не было единства по поводу дальнейших действий. Тьер, Каррель и Ремюза настаивали на взятии в свои руки руководства восстанием. Гизо высказался против.
Пока парламентская оппозиция пыталась выработать общую программу действий, уличные сражения приобретали все более ожесточенный характер. Часть депутатов, в том числе и Лафайет, в этот день присоединились к восставшим, объехав возведенные на улицах баррикады. Появление Лафайета в рядах восставших породило слух о воссоздании распущенной Карлом X Национальной гвардии, создателем которой в июле 1789 г. был генерал Лафайет. Бывшие национальные гвардейцы стали собираться, формируя роты и батальоны.
В полдень Гизо зачитывает свой проект протеста: депутаты констатировали ситуацию, создавшуюся ордонансами, протестовали против этих мер, рассматривали себя законными избранниками, которым помешали осуществлять их полномочия. Депутаты выражали свою преданность королю. Текст не содержал ни окончательной резолюции, ни средств действия; в нем не говорилось о народном движении. Единственное требование – это отмена ордонансов и смена министерства. Некоторые из присутствующих нашли, что этот проект слишком резок, другие считали, что надо идти дальше и создать Временное правительство. Гизо защищал свою позицию; он полагал, что не следует содействовать народному бунту; депутаты не должны участвовать ни на стороне народа, ни против него. Они являются только посредниками при короле, а не руководителями народного восстания. Всякое неосторожное поведение может скомпрометировать их благие намерения
[100].
Эта позиция легального и умеренного сопротивления нашла поддержку большинства депутатов. В то же время, из протеста, составленного Гизо, были исключены выражения почтительности по отношению к королю.
Утром 29 июля Лафайет взял на себя прежние функции главнокомандующего Национальной гвардии, чем вызвал смятение в рядах правых либералов. Первым из них, кто верно оценил новые реальности, оказался Гизо, неожиданно поддержавший Лафайета. Понимая, что развитие событий грозит анархией, он решает направить движение в организованное русло. «Безопасность Парижа зависит от решимости почтенного генерала», – заявил он и предложил сформировать Муниципальную комиссию для обеспечения обороны и снабжения революционного Парижа. В комиссию вошли пять депутатов от оппозиции. Лафайет был утвержден в должности главнокомандующего Национальной гвардии.
В этот же день восставшие заняли здание Ратуши, куда переместилась Муниципальная комиссия, взявшая на себя функции управления городом. Новый орган власти превратился и в руководящий центр разворачивавшейся революции.
К 29 июля соотношение сил изменилось в пользу восставших; народ грабил Тюильри и архиепископство. В ночь с 29 на 30 июля вся власть в городе перешла в руки Муниципальной комиссии и главнокомандующего Национальной гвардии. В Ратуше народные делегации провозгласили создание народного правительства во главе с генералом Лафайетом.
Между тем Казимир Перье, Дюпен, Брой и Себастьяни пытались добиться отмены ордонансов и замены министерства. Эти меры, вырванные у Карла X к пяти часам, и учреждение министерства Мортемара – Казимира Перье многим казались выходом из кризиса. Гизо, не ставя под сомнение королевскую легитимность, не мог простить королю жестокости по отношению к народу и отказался примкнуть к новому правительству
[101].
30 июля появилась тенденция рассматривать муниципальную комиссию в Ратуше в качестве Временного правительства. Тьер редактировал прокламацию в пользу герцога Орлеанского и расклеивал ее по Парижу. Для Гизо победа парламента была одержана, теперь речь шла о консолидации сил. Он не хотел, чтобы под давлением народного движения был изменен государственный строй или чтобы народ овладел властью. Когда Бенжамен Делессер предложил объявить о лишении прав на престол Карла X и восшествии герцога Орлеанского, он отказался принимать участие в этой акции
[102]. Однако вскоре Гизо изменяет свою точку зрения и присоединяется к депутатам, предложившим герцогу Орлеанскому звание генерал-лейтенанта королевства.
Гизо был избран секретарем палаты (наряду с Бераром, Бенжаменом Констаном и Виллеменом). Он составил Адрес, предназначенный герцогу Орлеанскому. Речь шла о просьбе принять функции генерал-лейтенанта при условии сохранения трехцветного знамени и сохранении за Лафайетом командования Национальной гвардией. Как отмечал Г. де Брой, в тот момент Гизо еще не допускал мысли, что народное движение могло изменить конституционный порядок.
31 июля ночью в Пале-Рояль Луи Филипп консультировался со своими ближайшими советниками. Была подготовлена прокламация к жителям Парижа, в составлении которой принимал участие Гизо (по крайней мере, ему принадлежала заключительная фраза: «Отныне Хартия будет истиной»)
[103].
На следующий день Одиллон Барро заявил, что муниципальная комиссия отказывается опубликовать Адрес, составленный Гизо. Ему было поручено подготовить новую прокламацию, составленную в более решительном тоне, в которой бы выражалось уважение к народному героизму и осторожность по вопросу разработки новой конституции.
