Гизо постоянно подчеркивал: какими бы благими целями не руководствовалась революция, к каким бы идеалам она ни призывала, она была войной. Война привела к победе: победе равенства над привилегиями, третьего сословия над дворянством и духовенством
[276]. Французский политический деятель конца XIX в. Жюль Симон отмечал, что Гизо был «пылким другом революции 1789 года и пылким врагом революции 1793 года»
[277]. Сам Гизо отмечал: «Мудрая революция меня возвысила, и я не хочу опускаться», но «революция жестокая меня поразила, она разрушила мою страну; я не хочу ей позволить возродиться»
[278].
Поэтому реальный смысл революции заключался для Гизо в том, чтобы завершить ее, то есть поддержать революцию в принципах 1789 года и воспроизвести некий эквивалент Славной революции в Англии. П. Розанваллон верно отмечал, что Гизо пытался интегрировать в новое общество позитивные моменты революции (свободу и равенство перед законами) и отбросить негативные (якобинский террор и наполеоновскую диктатуру)
[279], хотя отношение Гизо к Наполеону I и его режиму было далеко не однозначным. Гизо восхищался 1789 годом как величайшей датой социальной эмансипации среднего класса, но он ненавидел, как отмечал Франсуа Фюре, нескончаемый поток политических насилий, сопровождавших революцию. Гизо, по справедливому замечанию Фюре, настаивал на необходимости фиксировать государственные учреждения во Франции, вместо того, чтобы их постоянно изменять
[280].
Выделяя положительные и отрицательные стороны революции, Гизо считал, что она была права в своих принципах и своих намерениях: «рассматриваемая с этой точки зрения, она предполагала ввести справедливость, то есть власть нравственного закона в отношения граждан между собой и в их отношения с правительством»
[281]. Но, если рассматривать революцию как событие, имевшее дату начала и конца, то революция, по мнению Гизо, была реваншем, триумфом и местью большинства, долгое время угнетаемого господствовавшим меньшинством
[282]. Революция стремилась к установлению справедливости, и в то же время была упорной ожесточенной борьбой: «Справедливость для всех, но война против некоторых – это неизбежное следствие революции»
[283].
«Что же случилось с революцией?» – задается вопросом Гизо. «Первые и единодушные надежды были обмануты, вместо гармоничного прогресса французского общества в недрах политической свободы во Франции разразилась гражданская война, свободу сменила тирания; различные классы и партии устали от разрушения и саморазрушения; победители бродят, шатаясь, среди созданных ими самими развалин; они бы хотели остановиться, но не могут. Старого порядка уже не существовало, а нового еще не существовало; национальная независимость, без конца героически защищаемая, постоянно подвергалась опасностям»
[284]. И в это самое время «явился Бонапарт, чтобы скоро стать Наполеоном»
[285]. Именно он, по мнению Гизо, совершил то, к чему тщетно взывала Франция при терроре: произошла «реакция революции против самой себя»
[286], то есть «консолидация важнейших завоеваний революции с отказом от некоторых ее самых законных чаяний и самых возвышенных надежд»
[287].
Если современные исследователи склонны ограничивать Французскую революцию 1799 годом, то Гизо считает период с 1789 по 1799 г. лишь первым этапом революции. Второй этап – это эпоха Консульства и Империи (1799–1814). Для Гизо, при его неоднозначной оценке личности Наполеона, годы Консульства и Первой империи явились наивысшим этапом революции, когда произошло упрочение ее основных завоеваний.
В отношении к самому Наполеону ярко проявилась оценка Гизо роли личности в истории: «В кризисные моменты своей истории народы не могут обойтись без великого человека… Когда он пришел… Франция признала в нем того, кого она ждала. Он шел вперед, она следовала за ним»
[288]. Заслуга Наполеона, по мнению Гизо, состояла в том, что он восстановил во Франции «социальную конструкцию», то есть создал органы государственного правления, преодолев анархию и разрушение. Наполеон, по словам Гизо, сумел возвести на революционных руинах органы новой французской государственности, взяв все лучшее, что было создано в годы революции; он сумел реабилитировать и упрочить во Франции государственную власть, «пережившую упадок и деградацию»
[289].
Гизо полагал, что обладал инстинктом и даром управлять людьми: «Власть возрождалась и крепла в той мере, в какой возвышался сам Наполеон; это была власть персонифицированная»
[290]. Конкордат, заключенный Наполеоном в 1802 г., Гизо считал ярким доказательством нравственного гения и практического здравого смысла Наполеона: он правильно понимал «служебную» роль церкви в государстве
[291]. Эта идея о гармоничном взаимодействии церкви и государства была очень характерна для Гизо.
Почему же империя Наполеона рухнула? Ответ для Гизо однозначен: Наполеон, как и его предшественники, пренебрегал правами и свободами человека. Для него политическая свобода – это единственная эффективная гарантия безопасности частных интересов, право – это единственная эффективная гарантия во взаимоотношениях между людьми, между обществом и органами власти, а также в международных отношениях
[292]. Историческая миссия Наполеона, по мнению Гизо, заключалась в том, чтобы продолжить революционные преобразования, и в то же время не допустить нового насилия; установить порядок в недрах общества и заставить уважать Францию на международной арене. Наполеон выполнил свою задачу «с гениальным успехом»
[293]. Но, в то же время, продолжает Гизо, в своих действиях Наполеон руководствовался «фантазиями своих мыслей и страстей, и, вместо того, чтобы направить Францию в нужное ей русло, вовлек ее в новый виток крайностей и ужаса, в заблуждения революционного духа и анархии»
[294]. Наполеон отступил от своей исторической роли, от задач, возложенных на него историей, он перестал выполнять общественные потребности.
