Княгиня Ливен «заочно» ввела Гизо в высший свет лондонского общества. Как писал французский исследователь Эрнест Доде, «никто не мог быть для него лучшим гидом, чем княгиня Ливен, знавшая Англию и проживавшая здесь на протяжении двадцати двух лет»
[408].
Когда Гизо появился в Лондоне, высшее общество нашло его немного parvenu, выскочкой. Считали, что он слишком открыто выражал свою радость по поводу занимаемого им столь высокого и ответственного поста; свою боязнь, дабы кто-либо не нарушил его прав; отмечали, что он слишком спешил предложить руку хозяйке дома, куда бывал приглашен. Гизо, стремясь успокоить княгиню, писал ей: «Не думайте, что я принимаю все приглашения без разбору. Я их уже много отклонил и еще больше отклоню»
[409].
3 марта 1840 г. княгиня Ливен дала ему очень разумный совет: «…оставайтесь таким, какой Вы есть, серьезным, сосредоточенным и естественным. Берегите себя от упоения Вашим новым положением. Не забывайте, что Вы живете в стеклянном доме. Англичане гораздо умнее и хитрее, чем о них думают, и замечательно наблюдательны и любопытны, хотя делают вид, что на многое не обращают внимания»
[410]. Искушенная в дипломатии, прожившая много лет в Англии, Дарья Христофоровна напутствовала Гизо: «В целом Вы не должны никому доверять, и Вы должны быть очень осторожны в суждениях, я Вам никогда не устану это повторять. В дипломатии одно неосторожное слово может иметь очень много последствий… Дипломатия – это профессия, как и любая другая, и только занимаясь ею, можно ее постичь»
[411].
В целом начало дипломатической карьеры Гизо было удачным. Ливен писала своей давней подруге Эмили Каупер, ставшей в декабре 1839 г. супругой лорда Пальмерстона: «Я нахожу, что г-н Гизо совершил удачный дебют. Он написал мне всего лишь несколько строк, но он в восторге. Он очень высокого мнения о вашем муже, его ясном и практичном уме»
[412]. Княгиня сообщала Гизо о реакции англичан: «Вчера я была у леди Гренвил. Она мне прочитала письмо своего брата, который отзывается о Вас в превосходной манере. Вы достигли большого успеха, Ваш степенный вид, Ваши манеры и разговор всех очаровали. Леди Каупер также хорошо о Вас отзывалась. Она говорит, что Вы вызываете всеобщее любопытство, что все хотят с Вами познакомиться, и что все очень довольны Вами. По ее словам, королева также была с Вами очень любезна»
[413]. Леди
Пальмерстон писала княгине: «Я на самом деле считаю, что г-ну Гизо здесь нравится. Все здесь ново для него, и он философски осматривает сцену. Очевидно, что и он понравился здесь. У него превосходные манеры, интересный и содержательный разговор… По своим манерам он больше принадлежит к Старому порядку, чем к новой власти, и это то, что мне в нем особенно нравится»
[414].
Резюмируя все эти положительные отклики, княгиня писала Гизо 30 марта: «Во всех письмах говорится о Вас с энтузиазмом. Но я считаю своим долгом, сообщая Вам это, добавить: оставайтесь таким, какой Вы есть. Я знала много людей, которые забывали это. Но, простите, я забыла, что Вы ни на кого не похожи»
[415].
Гизо пытался следовать советам Дарьи Христофоровны, обо всем ей детально докладывал; по ее совету он отказался от ложи в Опере. «Будьте спокойны, – писал он княгине, – у меня не будет ложи в Опере! Я даже туда не буду ходить. Почему Вы думаете, что я должен изменить моим вкусам и привычкам. Я уверен, что спектакль мне бы не понравился. Я Вам это часто говорил: я никогда не умел развлекаться один; мне необходимо, необходимо абсолютно разделять всякое живое удовольствие и всякие нежные эмоции»
[416].
Между тем вскоре княгине показалось, что Гизо недостаточно внимал ее советам. 4 апреля она писала ему: «Кто же обедает у г-на Маберли? Его жена самая развратная женщина в Лондоне. Гости, по-видимому, вполне соответствовали этому. По правде сказать, муж мой, скорее, переплыл бы Темзу вплавь, чем согласился бы обедать у этих людей, а он далеко не имел репутации такого серьезного человека, как Вы. Если Вы будете принимать, таким образом, приглашения всякого, то настоящий «свет» не будет уже считать за честь пригласить вас к обеду»
[417].
Сама Дарья Христофоровна, оставаясь в Париже, держала Гизо в курсе всего, что там происходило. Ее письма можно считать настоящей политической хроникой. Княгиня пристально наблюдала за политическими дебатами и особенно усердно посещала заседания палаты, тщательно информируя Гизо обо всем, что там говорилось и происходило. Через несколько дней после формирования во Франции министерства во главе с Тьером, политическим противником Гизо, она писала в Лондон: «Вчера я была на заседании палаты. Тьер занял свое место на скамье министров с явным удовольствием. Он монотонно и не очень громко прочел речь. Однако встречен он был весьма холодно»
[418].
Несколько месяцев спустя, в письме от 28 мая 1840 г. она подробно описывала свою встречу с Тьером на обеде у российского посла.
«Я веду дело так, чтобы моим преемником мог быть не кто иной, как г-н Гизо.
– Иначе говоря, вы ведете дело так, чтобы остаться у власти навсегда?
– О, разумеется! Я молод и я знаю отлично, что когда-нибудь я укреплю свои позиции; но когда это будет, я не знаю. Увидим. Но если г-н Гизо соскучится в Лондоне, я устрою его здесь»
[419]. Как известно, Гизо «соскучился» весьма скоро и 29 октября того же года возглавил министерство иностранных дел в кабинете Н. Сульта.
Гизо также, помимо трогательного выражения своих чувств, в своих письмах создавал яркие портреты людей, с которыми он встречался в Великобритании и описывал события, свидетелем которых он являлся. Вскоре после приезда в Лондон он встретился с герцогом Артуром Веллингтоном: «Я видел герцога Веллингтона, – писал он 6 марта 1840 г. – Грустное зрелище, такое же грустное, какое представляет Поццо (имеет в виду бывшего посла России во Франции графа К.О. Поццо ди Борго. – Н.Т.); он стал на три или на четыре дюйма меньше ростом, похудел, шатается, смотрит на вас блуждающим, потухшим взглядом, в котором уже отражается душа, готовая отлететь от мира сего, говорит дрожащим голосом, до того слабым, что он напоминает прощальный вздох. Душевно он еще не дошел до того состояния, как Поццо; ум его еще действует, но это стоит ему больших усилий воли и утомляет его»
[420].
