В то же время, не призывая к ликвидации Венской системы, Гизо своими комбинациями (политические действия Франции в Бельгии, стремление создать Средиземноморскую лигу, заключение торговых договоров с пограничными Францией государствами – Бельгией, Голландией и Пьемонтом, которые со временем могли трансформироваться в политические объединения, когда государства, которые по решениям Венского конгресса должны были выполнять роль буфера и приглушать возможные экспансионистские намерения Франции, стали бы ее естественными союзниками), по сути, подготавливал ее распад.
Однако анализ внешнеполитического курса либералов-орлеанистов показывает, что, либералы, учитывая зыбкость тогдашнего европейского порядка, исповедуя либеральные внешнеполитические принципы, зачастую должны были исходить в своих действиях из так называемой «Realpolitik», политики, которая будет характерна для великих держав во второй половине XIX века. Следование орлеанистами принципам «реальной политики» можно расценивать как важнейший мировоззренческий факт, как весьма серьезный перелом в сознании французской политической элиты, в котором отчетливо проявилась связь творчества, новаторства и уважение традиций; разработка новых тактических приемов с выходом на формирование новой стратегии внешней политики.
Отсюда и переплетение либеральных и консервативных ценностей, в том числе во внешнеполитической доктрине орлеанистов, которые, с одной стороны, опирались в своих действиях на основополагающие идеи либерализма о недопущении развязывания войны и о компромиссных решениях возникающих международных проблем, а с другой стороны, выступали за доминирование интересов государства во внешней политике, за отстаивание суверенитета государства как заявки на самостоятельность в решении международных вопросов, то есть исповедовали ценности, традиционно рассматриваемые как консервативные.
Либерально-консервативный синтез проявился и в весьма своеобразной интерпретации «принципа невмешательства». Долгое время как во французской, так и в отечественной исторической науке он трактовался весьма однозначно, а именно как отступление от идеалов 1830 года, как пассивное содействие политике, направленной на подавление национально-освободительных движений.
Идея невмешательства во внутренние дела других государств – это один из главных постулатов политики Сопротивления. Умеренные либералы сформулировали этот принцип в качестве противовеса идее Священного союза о легитимности вмешательства во внутренние дела государства, представляющего угрозу для существования абсолютистских режимов. Франция, в которой только что победила революция, объявляла, таким образом, нелегитимным вмешательство абсолютистских дворов в ее внутренние проблемы.
Герцог де Брой, сравнивая принцип невмешательства с личной свободой, отмечал: «Я являюсь хозяином у себя, и никто не имеет права проникать ко мне без моего согласия… Если мой сосед намеревается вмешаться в мои дела, я не только имею право противодействовать его вмешательству, но вправе подавить его, призвав на помощь всех других моих соседей, имеющих косвенный, но легитимный интерес к сохранению свободы каждого человека и безопасности каждого жилища. Так и между государствами: каждый у себя, каждый за себя; все, по необходимости, за или против каждого, согласно обстоятельствам»
[465].
Как видим, де Брой полагал, что принцип невмешательства отнюдь не означал пассивной линии поведения. По его мнению, в случае угрозы свободы и независимости какой-либо страны, другие державы могут и даже обязаны прийти ей на помощь.
Именно исходя из такой интерпретации принципа невмешательства, французское правительство на практике осуществляло действия, в частности по вопросу о судьбе Бельгии, которые, на первый взгляд, как будто бы порывали с провозглашенным принципом. Именно исходя из такой трактовки принципа невмешательства, как сторонники политики Луи Филиппа, так и представители оппозиции называли его «двойным принципом». По словам посла Российской империи во Франции графа К.О. Поццо ди Борго, «Франция, постоянно твердя о невмешательстве, без конца проводила противоположную политику»
[466].
Как видим, французское правительство, беря на себя обязательство не вмешиваться во внутренние дела других государств, оговаривало, что если ситуация в какой-либо стране будет представлять угрозу национальной безопасности Франции или если во внутренние дела какого-либо государства вмешается третья держава, что также будет представлять опасность для Франции, или будет угрожать европейскому равновесию, то Франция могла прибегнуть к вооруженному вмешательству в дела другого государства, опять- таки, исходя из принципа невмешательства.
Отметим, что Гизо, не идеализируя этот принцип (он писал, что он не является лучшим, и «есть тысячи причин его ненавидеть»), в то же время отмечал, что Франция «должна выбирать между уважением свободы народов, принципом невмешательства и новыми идеями подчинить Европу… Это выбор между системой мирного, конституционного влияния и революционной вооруженной пропагандой»
[467].
Следование принципам «Realpolitik» проявилось и в колониальной политике Франции. Политика, направленная на завоевание Алжира, и порывавшая с либеральными идеями недопущения войны, оправдывалась орлеанистами с позиций национальных интересов Франции, что было свойственно консерваторам. Аналогичными соображениями объясняется и политика Гизо, направленная на сближение с «идеологическими противниками» Франции – Австрией и Россией после охлаждения отношений с Великобританией из-за «испанских браков»
[468].
Урегулирование Восточного вопроса
Несмотря на внешнюю воинственность, Франция воевать отнюдь не собиралась, рассматривая создание укреплений и вооружения как дело мира, а не войны. К началу 1841 г. страна уже оправилась от лихорадочного возбуждения, охватившего ее после подписания Конвенции 15 июля и воинственных призывов Тьера. Как доносил граф Пален, «идея мира вытеснила чувство беспокойства, так неистово будоражившее умы перспективой неизбежного военного столкновения, и Франция снова вернулась к своим повседневным заботам»
[469]. Газета «Московские ведомости» от 1 февраля 1841 г., помещая публикации о политической полемике во французском парламенте по вопросу о создании укреплений вокруг Парижа, подметила такую важную деталь, как равнодушие парижан к парламентским прениям по этой важной проблеме.
