О стремлении Франции выйти из состояния изоляции, но проводить политику «вооруженного мира», сообщала и Дарья Христофоровна. Она писала брату Александру 26 февраля (10 марта) 1841 г., что политика Гизо «встречает самую большую поддержку в обеих палатах… Изоляция может прекратиться, он этого очень желает, он хочет освободить свою страну от тяжкого бремени, которое она вынуждена нести. Но он хочет оставаться свободным в своих действиях»
[470].
Постепенно меняется и отношение европейских держав к политике французского правительства. Лидеры европейской дипломатии ясно осознавали, что соглашение по делам Востока без участия Франции могло носить только временный характер, и считали целесообразным подключить Францию к «европейскому концерту». Герцогиня де Дино писала 2 января 1841 г. о переменах в позициях европейских дворов: «Гизо сообщил мне о депешах из Санкт-Петербурга, Вены, Лондона, отовсюду превосходных. Везде ощущается желание ввести Францию в европейский концерт, стремление пойти ей навстречу… Мир восстановлен, и я сказала бы, даже больше, чем мир»
[471].
Ливен отмечала постепенное снятие международной напряженности, подчеркивая заинтересованность как Франции, так и остальных участников «европейского концерта» восстановить его в прежнем составе. Она писала брату о постепенной нормализации ситуации в Германии и снижении там накала антифранцузских страстей: «Воинственный пыл здесь весьма охладел, и никто не призывает к войне. Поведение Франции вызывает уважение»
[472].
В начале января 1841 г. Ливен сообщала герцогине де Дино об изменившихся настроениях санкт-петербургского двора по отношению к Франции: «Тон последних сообщений подтверждает, что Россия искренне желает видеть Францию, вошедшую в европейский концерт. Россия выступает за сохранение нынешнего министерства. Эти сообщения, которые специалисты расценивают как наиболее дружелюбные из когда-либо поступавших из Санкт-Петербурга, вызвали здесь большую радость и заставили сильно побеспокоиться англичан»
[473].
Ливен очень верно оценивала изменение поведения Австрии, прежде всего канцлера Меттерниха, желающего «задобрить Францию». Она сообщала брату о депеше из Вены от 21 января, которую Аппоньи принес Гизо, и отмечала, что «Меттерних как никогда заигрывает с Гизо, осыпает его комплиментами. Он с пониманием относится к его подходу к вопросу о христианском населении Сирии, он ему сообщает о своих действиях по этому вопросу»
[474].
Об изменившихся настроениях австрийского кабинета Ливен сообщала и герцогине де Дино, подчеркивая, что «вся Европа оказывает большое доверие Гизо, особенно Меттерних, который его просит только об одном: сохранить власть. Я считаю положение Гизо достаточно прочным, насколько можно об этом говорить применительно к Франции»
[475].
В аналогичном ключе она писала и лорду Абердину 7 февраля 1841 г.: «Очень хорошие отношения восстанавливаются с немецкими дворами. Здесь знают, что без весьма эффективных и решительных усилий князя Меттерниха в Лондоне никогда бы не пришли к окончанию египетского дела… Франция в гораздо лучших отношениях со всеми другими кабинетами, нежели с вашим»
[476]. Как видим, княгиня могла быть объективной по отношению к Клеменсу Меттерниху, своему бывшему возлюбленному и политическому оппоненту.
Однако такое изменение в политике Австрии было весьма настороженно встречено в Санкт-Петербурге. 1(13) марта Дарья Ливен сообщала брату Александру о полученной накануне шифрованной депеше Баранта от 23 февраля, в которой подчеркивалась негативная реакция императора Николая на известие о стремлении европейских лидеров подключить Францию к «европейскому концерту». Барант писал: «Хорошие отношения Австрии с Францией очень не нравятся императору. Речь сэра Р. Пиля также вызвала его сильное недовольство из-за расположения, которое тот продемонстрировал к этой стране. Император продолжает испытывать к Франции самую живую ненависть»
[477].
После того, как текст конвенции по делам Востока был разработан, документы, согласованные союзниками, поступили на рассмотрение Гизо. Он был крайне раздражен, что в конвенцию не вошло ни одно из предложений Франции. Россия решительно отказалась гарантировать предложенные Гизо неприкосновенность и самостоятельность Османской империи и особый статус Иерусалима. В разговоре с Гизо граф Пален подчеркнул, что, «понимая печальное положение» христиан Сирии и Иерусалима, он «не мог признать за ними больше прав, чем за другими христианами, которые населяют провинции турецкой Европы». На предложение Гизо поставить Иерусалим под контроль европейских держав, Пален заявил, что «эта гарантия будет эффективна только в том случае, если не будет нарушена гармония между дворами. В случае конфликта или разногласий между ними будет сложно следовать общей цели»
[478]. Британское правительство также отклонило французские предложения о совместном контроле торговых путей в Азии и о положении христиан в Сирии.
В результате проект конвенции свелся к объявлению, что проливы Босфор и Дарданеллы останутся под абсолютным суверенитетом Турции и будут закрыты для военных судов всех других держав. Но поскольку основное требование Франции – предоставление Мухаммеду Али прав на наследственное владение Египтом – в тексте было учтено, и протокол, извещавший об окончании кризиса, предшествовал заключению новой конвенции, Гизо заявил о согласии Франции присоединиться к союзу четырех держав.
13 июля 1841 г. были подписаны два дипломатических акта: один – Австрией, Великобританией, Пруссией и Россией, а другой – этими же державами и Францией. Первым из них был протокол, помеченный 10 июля, в котором заявлялось об окончании турецко-египетского кризиса и содержалось приглашение Франции присоединиться к Конвенции о Проливах. Второй документ – договор пяти держав, с одной стороны, и Турции – с другой, получивший название второй Лондонской конвенции, регулировал режим черноморских проливов. Согласно Конвенции о Проливах, Босфор и Дарданеллы были поставлены под общеевропейский контроль. Подписание второй конвенции и присоединение к ней Франции означало расширение коллективного вмешательства нечерноморских держав в правовой режим черноморских проливов. Таким образом, начиная с конвенции 1841 г., режим проливов стал регулироваться многосторонними актами, а не соглашениями наиболее заинтересованных держав – России и Турции, как это было до тех пор.
