Итак, отношение Николая I к новому политическому режиму, рожденному революцией, только осложняло международную обстановку, затрудняло экономические и политические контакты между Россией и Францией. Как справедливо отмечал Гизо, «личные чувства человека были распространены на политику монарха»
[635]. В то же время императора Николая I, политика весьма реалистичного, гораздо больше, нежели революционное происхождение режима, беспокоил внешнеполитический курс, который намеревалась проводить Франция. Именно внешнеполитические вопросы зачастую вызывали напряженность в двусторонних отношениях. В начале 1830-х это был злополучный «польский вопрос», серьезно подорвавший репутацию императора Николая I и в целом русского самодержавия. Широкие круги французского общества неоднократно выражали в своих печатных органах мысль, что восстание в Польше, начавшееся 29 ноября 1830 г. под непосредственным воздействием Июльской революции, предотвратило возможность возникновения войны России с Францией, поскольку внимание императора Николая I в течение года было приковано к Варшаве; не покорив ее, нельзя было даже думать о движении на Запад. Между тем Франция традиционно поддерживала устремления поляков к восстановлению национальной независимости. С начала сентября 1831 г. первые полосы французских газет были посвящены событиям в Польше. Когда 16 сентября парижские газеты сообщили о штурме Варшавы русскими войсками и о поражении поляков, в Париже в течение нескольких дней происходили антирусские народные манифестации, для усмирения которых потребовалось даже вмешательство войск. Под окнами здания отеля, в котором располагалось русское посольство, раздавались крики: «Долой русских! Да здравствует Польша! Месть!»; камнями были разбиты окна отеля. Люди из окружения Поццо ди Борго советовали ему покинуть Париж, но он решил остаться, тем самым сохранив дипломатические отношения между Францией и Россией.
Несмотря на то, что французское правительство отказалось от идеи оказания вооруженной помощи восставшим полякам как опасной для европейского равновесия и внутриполитической стабильности самой Франции, именно Франция стала одним из основных центров польской эмиграции. Французское правительство в эти годы получало нескончаемые жалобы со стороны русского правительства по поводу пребывания польских эмигрантов во Франции. Нессельроде обвинял французские власти в покровительстве польским эмигрантам, в частности, лидеру польских инсургентов, главе Национального правительства в дни Ноябрьского восстания князю Адаму Чарторыйскому, который в 1804–1806 гг. занимал пост министра иностранных дел Российской империи, а в Париже возглавил консервативное крыло польской эмиграции.
В конце декабря 1834 г. Нессельроде сообщил графу Поццо ди Борго о его переводе в Лондон. Почти год пост посла России во Франции оставался вакантным. Когда же в конце 1835 г. на эту должность был назначен генерал от кавалерии, генерал-адъютант граф Петр Петрович фон дер Пален, ему было предписано предоставить верительные грамоты не королю, а премьер-министру, поскольку в них по-прежнему отсутствовало традиционное обращение. Давая инструкции новому послу, вице-канцлер писал: «Ввиду расхождения в принципах, которыми руководствуются Россия и Франция, наши отношения не могут быть ни тесными, ни проникнутыми доверием»
[636].
В том же году на пост посла Франции в России вместо маршала Мезона был назначен барон Проспер де Барант, старинный друг и единомышленник Гизо, выходец из старинной аристократической семьи, прославленный литератор и историк, администратор наполеоновской эпохи, политик, известный своими умеренно-либеральными взглядами. В российской столице он был встречен весьма прохладно. Как в свое время верно подметил академик Е. В. Тарле, со времен Июльской монархии и вплоть до революции 1848 г. французские послы чувствовали себя в Петербурге «как во враждебном стане». Русский двор и аристократия во главе с салоном графини Марии Дмитриевны Нессельроде, супруги вице-канцлера, сообразовываясь с политикой государя, относились к французскому посольству с «ледяной вежливостью»
[637].
Приход в министерство иностранных дел Гизо в разгар Восточного кризиса совпал с резким обострением франко-русских отношений.
В результате подписания Конвенции 15 июля 1840 г. Франция оказалась в международной изоляции, а вследствие авантюристичной политики А. Тьера и перед лицом новой коалиции и новой европейской войны. Отношения между Россией и Францией резко обострились; во Франции не без оснований полагали, что главной целью России было разрушение «сердечного согласия» между Францией и Великобританией и изоляция Франции на международной арене, а Конвенцию 15 июля ее противники именовали «договором Бруннова»
[638].
К. В. Нессельроде писал во всеподданнейшем отчете за 1840 год: «Франция не скрывает от себя, что мы явились основной причиной ее политической изоляции в Европе. Она в полной мере оценила наши усилия, чтобы склонить Австрию и Пруссию на нашу сторону…»
[639]
Подписанием Конвенции 13 июля 1841 г. Восточный вопрос был на время урегулирован. Однако и после подписания конвенции напряженность в русско-французских отношениях не была преодолена. По словам графа Палена, они оставались «очень натянутыми». Поверенный в делах Российской империи во Франции Н. Д. Киселев также писал в июле 1841 г., что и после подписания конвенции его отношения с королем и Гизо «ограничивались простым обменом мнений и общими рассуждениями»
[640]. Оппозиционная правительству Сульта – Гизо газета «Le Siècle», орган династической левой, писала о позиции российского императора: «Антипатия императора Николая по отношению к персоне короля и его семье является такой же открытой, как и постоянной. Вступление «без кондиций» тюильрийского кабинета в европейский концерт ничего не изменило в природе чувств, которые мы внушаем Санкт-Петербургу»
[641].
В то же время Н. Д. Киселев выражал удовлетворение действиями министерства Сульта – Гизо, прежде всего министра иностранных дел, которого он называл «несомненной главой кабинета» и его «главным двигателем». По словам российского дипломата, «Европа не должна желать, чтобы дела этой беспокойной нации перешли в руки другого лица… Нахождение Гизо у власти… предоставляет серьезные гарантии для сохранения спокойствия во Франции и поддержания всеобщего мира»
[642].
