Подтверждением тому, что разногласия между Францией и Россией не были преодолены, стал дипломатический инцидент, возникший в двусторонних отношениях в конце 1841 г.
Положение в России барона де Гаранта было осложнено событиями совсем не дипломатического свойства: дело в том, что сын Гаранта Эрнест, занимавший пост во французском посольстве, 18 февраля 1840 г. дрался на дуэли с М. Ю. Лермонтовым
[643]. Лермонтов вслед за В. Еелинским именовал Эрнеста «салонным Хлестаковым» и ставил на одну доску с Ж. Дантесом
[644].
Лермонтоведы неоднократно указывали на то, что дуэль Лермонтова с молодым Барантом была спровоцирована. Подобная провокация могла иметь двойную цель. Прежде всего, дуэль являлась крупнейшей неприятностью для французского посла и могла повлечь за собой его удаление из Петербурга в условиях обострившегося Восточного вопроса. Кроме того, дуэль давала повод удалить из столицы Лермонтова, что и было сделано
[645].
Несомненно, эта дуэль, а также намерение Баранта и его супруги добиться высылки поэта нанесли ощутимый урон репутации французского посла. Нашлись люди, которые были возмущены поведением Барантов и полностью стали на защиту Лермонтова. «…Среди всех, с кем мы встречаемся, воцарилось равнодушие и забвение после строгого и справедливого осуждения и забвения г. Лермонтова», – писал посол секретарю посольства барону д’ Андре 23 мая (4 июня) 1840 г. Не желая ссориться с русским обществом, Барант склонялся к тому, чтобы принять участие в хлопотах о прощении Лермонтова, но шеф жандармов А. X. Бенкендорф всячески отклонял его от этого шага
[646].
В августе 1841 г. барон Барант и его супруга получили отпуск. Накануне отъезда посол часто виделся с Нессельроде, и расстались они, по словам посла, «с уверениями в доверии и дружбе»
[647]. Вряд ли тогда кто-то из них предполагал, что в Россию Барант не вернется.
Со своей стороны, граф Пален постоянно уезжал из Парижа, то на лечение в Карлсбад, то по своим личным делам в Санкт-Петербург. В августе он вернулся, но 30 октября 1841 г., при встрече с Гизо, Пален сообщил о депеше, полученной от графа Нессельроде, в которой сообщалось, что он должен возвратиться в Петербург. 11 ноября Пален уехал. Последний отъезд, по словам Киселева, вызвал в Париже большие толки, и Гизо не скрывал своего «неудовольствия». Он даже назвал этот вторичный отъезд русского посла «репрессалией»
[648]. Как писали французские газеты, Пален «заболел по приказу из Санкт-Петербурга»
[649].
Вскоре выяснилась действительная причина неожиданного отъезда российского посла. 1 января дипломатический корпус в Париже во главе со старейшиной должен был поздравлять короля Луи Филиппа с Новым годом. Но с осени 1841 г., граф Аппоньи, бывший тогда старейшиной дипломатического корпуса, отсутствовал в Париже. Граф Пален должен был заменить его на праздничной церемонии 1 января 1842 г.
[650] Еще в августе 1841 г., находясь в Карлсбаде, Пален спрашивал Нессельроде, как ему «избавиться от этой невыносимой повинности». Император Николай I разрешил ему приехать на Новый год в Санкт-Петербург.
Это отлично поняли Луи Филипп и Гизо. Не дожидаясь Нового года, Гизо предписал поверенному в делах Франции в Российской империи Огюсту Казимиру Перье, сыну бывшего главы кабинета Луи Филиппа, не являться к высочайшему двору 18 декабря в день тезоименитства государя императора: французская дипломатическая миссия должна была остаться у себя, и, не объясняя мотивов, сослаться, в духе Нессельроде, на недомогание
[651]. Перье не покидал отель и на следующий день, во время бала во дворце.
По словам К. Перье, его отсутствие произвело сенсацию в столичном обществе. Император казался сильно возбужденным. Он заявил, что рассматривает такое поведение французского дипломата как демонстрацию против его персоны. Это не замедлило сказаться на отношении петербургского высшего общества к К. Перье. «Все двери закрыты. Ни один русский не появился у меня. Обеды и ужины, на которые я был приглашен, как и мадам Перье, были отложены; люди, чьи дома были открыты для нас, просили нас… не подвергать их затруднениям – своим присутствием у них, и сообщали, под обещание хранить тайну, о полученных ими приказах»
[652], – писал К. Перье Гизо 24 декабря 1841 г.
К. В. Нессельроде предписал Н. Д. Киселеву не являться со всем личным составом в Тюильрийский дворец в день Нового года. 30 декабря Киселев присутствовал на официальном обеде, о чем знал Гизо, а 31 декабря он написал «вводителю послов», что болен и в день Нового года будет не в состоянии приветствовать короля
[653]. Эта антифранцузская демонстрация вызвала настоящую сенсацию в Париже. Киселев писал Нессельроде 3 января 1842 г. о реакции, которую произвело его отсутствие: «Мое отсутствие и отсутствие всего посольства в Тюильри в день нового года произвели самое живое впечатление на дипломатический корпус… В тот же день эта новость распространилась по всем салонам»
[654]. Этот дипломатический инцидент привел к еще большему охлаждению во взаимоотношениях между тюильрийским и санкт-петербургским дворами.
