Когда в 1846 г. во Франции разразился неурожай, помощь ей оказала Россия, вывозившая во Францию хлеб через Черное море. Причем если раньше привилегии получали суда с зерном, заходившие в порт Марселя, то теперь льготы были распространены и на другие средиземноморские порты Франции
[673]. Однако ввоз русского хлеба был осложнен вследствие финансовых трудностей, которые испытывала Франция из-за чрезмерных спекуляций акциями железнодорожных и других акционерных предприятий. Долг Французского банка составлял 368 млн франков; для уплаты «чистыми» деньгами у него оставалось всего 71 млн франков. В это время Французскому банку была оказана помощь с той стороны, откуда ее меньше всего ожидали. Император Николай выразил желание купить у банка французских государственных бумаг на 50 млн франков по весьма выгодному курсу. 16 марта 1847 г. между Французским банком и Н. Д. Киселевым была заключена соответствующая конвенция
[674]. Как отмечал А. Л. Рохау, эта финансовая операция вызвала большое удивление во Франции: «Одни говорили, будто император Николай хочет только блеснуть и придать себе важность, другие уверяли, что покупкою государственных бумаг он хотел приобрести средства влияния на французскую биржу и, таким образом, на французскую политику…»
[675] Рохау не без оснований объяснял этот шаг русского правительства стремлением России облегчить сбыт своего хлеба, затрудненный финансовыми проблемами Франции
[676].
После оккупации Кракова австрийскими войсками, являвшейся грубым нарушением договоров 1815 г., французская общественность настаивала на немедленном прекращении их действия для Франции, на ее вмешательстве в конфликт с целью защиты Краковской республики и критиковала правительство за бездействие. Гизо же считал, что необходимо соблюдать договоры; оккупация Кракова является противозаконным актом, но это не повод для того, чтобы Франция приняла вооруженное участие в событиях, так как в подобном случае Франция вновь окажется перед лицом коалиции, гораздо более опасной, чем в 1814 г., а итогом будет военное поражение и революция внутри страны.
Французский протест был редактирован в столь умеренных выражениях, что как Н. Д. Киселев, так и К. В. Нессельроде, прочтя его, поспешили высказать чувство удовлетворения
[677].
В конце 1847 г. между обоими правительствами произошло серьезное столкновение по поводу приема, оказанного послом Франции в Константинополе польскому выходцу Владиславу Замойскому, племяннику А. Чарторыйского. Он был не только принят послом, но и представлен османским властям. Русское правительство потребовало в весьма энергичных выражениях удовлетворения, французское правительство, столь же энергично доказывало, что в этом деле существует явное недоразумение, из которого никак нельзя вывести желания французского правительства оказать какое-то особое покровительство польской эмиграции в Турции. В итоге русское правительство решило предать это дело забвению.
По другому важному политическому вопросу – войне кантонов в Швейцарии, между русским и французским правительствами также не обнаружилось серьезных разногласий. Император Николай одобрял предложения и образ действия французского правительства относительно Швейцарии. Правда, он постоянно повторял один и тот же совет: необходимо было предупредить волнения в швейцарских кантонах. В таком случае не было бы необходимости в интервенции в Швейцарию.
Революционные события 1848 г. во Франции не явились для русского монарха неожиданностью. Падение Луи Филиппа подтвердило его прежние предположения. Даже республика во Франции представлялась ему более желательной, чем конституционный режим. «Республика, – говорил Николай, – может существовать рядом с абсолютной монархией; прямая цель обоих режимов – счастье народа. Конституции, напротив, созданы лишь для каких-то отдельных лиц»
[678].
Как видим, годы Июльской монархии явились весьма сложным и напряженным этапом в русско-французских отношениях. Это было связано не только с идеологическим неприятием русским самодержавием революции, но и с опасениями, что Франция пойдет на ревизию Венской системы, а также с противоречиями, существовавшими между двумя странами, прежде всего на Ближнем Востоке. В то же время царское правительство было вынуждено мириться с Францией как участницей «европейского концерта», осознавая, что единственным средством ее «нейтрализации» будет проведение умеренного внешнеполитического курса.
В политической линии Гизо относительно Российской империи проявилось следование принципам «реальной политики». Несмотря на идеологические разногласия с самодержавной Россией, Гизо считал возможным укреплять партнерские связи с нашей страной, равно как с Австрийской империей и германскими государствами. Здесь также проявилась его линия на проведение «блоковой политики», направленной на создание противовеса влиянию Великобритании. Несмотря на стабилизацию французского общества в 1840-е и симпатии русского двора к политической деятельности кабинета Сульта – Гизо, существенного улучшения в отношениях между «фасадной» Россией, как называл нашу страну маркиз де Кюстин, и «фальшивой» Июльской монархией, если следовать терминологии Николая I, не произошло.
«Германская угроза»: миф или реальность?
На Венском конгрессе державы-победительницы не пошли на применение принципа легитимизма по отношению к германским землям, а, по сути, сохранили порядок вещей, созданный Наполеоном I под новым названием – Германский союз, находившийся под контролем Австрии и Пруссии.
Французские либералы осудили эти решения, восстанавливавшие на Рейне систему, существовавшую к 1792 г., и оценивали решения Венского конгресса как угрожающие национальной безопасности Франции в будущем. По их мнению, главная задача французской внешней политики заключалась в возвращении Франции левого берега Рейна в качестве ее естественной границы, как лучшей гарантии национальной безопасности страны. Как следствие, все усилия французской дипломатии должны были быть направлены на проведение и поддержку политических действий и движений, способных привести к упразднению системы, установленной Венским конгрессом. В этом отношении все группы французской оппозиции – от умеренных либералов до радикальных республиканцев в годы Реставрации проявили единодушие. Начиная с первых лет Реставрации в массовом сознании французов формируется убеждение, характерное для всего XIX века: главным источником французских бед, и в первую очередь поражения Франции под Седаном, являются договоры 1815 г.
