Однако реальная обстановка в немецких землях существенно отличалась от того, какой ее представляли во Франции. 7 июня 1840 г. умер старый и миролюбивый король Пруссии Фридрих-Вильгельм III. Его наследник Фридрих-Вильгельм IV был заклятым врагом французов, о чем он публично заявлял. В Пруссии с большой помпезностью была отмечена годовщина Лейпцигской битвы. Новый король Пруссии испытывал отвращение ко всему, где чувствовался «французский гений». Военные приготовления во Франции и строительство укреплений вокруг Парижа имели следствием антифранцузские статьи в немецкой прессе, в которых подчеркивалось, что целостность немецких земель находится под угрозой. Атмосфера национализма проникала во все слои немецкого общества. А. Дебидур отмечал, что вся Германия в это время «поднялась как один человек, и, дрожа от ненависти, готовилась ринуться, как в 1813 г., на наследственного врага. По всей территории Германского союза были слышны только призывные крики к войне. От Вены до Берлина, от Гамбурга до Мюнхена декламировали с диким увлечением стихотворение Беккера «Немецкий Рейн». Вожделения, оставшиеся неудовлетворенными в 1815 г., заявляли теперь о себе, требуя в качестве добычи Эльзас и Лотарингию»
[683]. Французские дипломаты, обеспокоенные таким положением, уведомляли свое правительство об опасности, которую оно может навлечь на себя мерами, вызывающими тревогу Пруссии.
Дипломатический представитель Франции в Баварии Буржуа, сторонник мирного проникновения Франции на немецкие земли, советовал Тьеру отказаться от военных демонстраций: «У нас не будет никакой войны с Германией, если только мы сами не будем ее искать… Германский патриотизм уже проник в публичные бумаги, и если мы будем сверх меры увеличивать число наших солдат на восточной границе, то в Германии решат еще до весны призвать людей под знамена…»
[684]
Отставка Тьера и формирование министерства Сульта – Гизо способствовали постепенной нормализации взрывоопасной ситуации.
Гизо полагал, что в условиях той расстановки сил, всякий вооруженный конфликт мог оказаться роковым для Франции, и рано или поздно трансформировался бы в революцию, которая привела бы к низвержению монархии во Франции и к потрясению социального порядка во всей Европе. Однако поскольку военные приготовления во Франции, начатые Тьером, продолжались, народное возбуждение в Германии не угасало. 8 ноября 1840 г. Меттерних писал графу Аппоньи: «Господин Тьер любит, чтобы его сравнивали с Наполеоном… Поскольку речь идет о Германии, это сходство является полным, и пальма первенства принадлежит Тьеру. Ему достаточно было небольшого промежутка времени для того, чтобы довести эту страну до такого состояния, до какого довели ее десять лет гнета при императоре. Вся Германия готова воевать, и это будет война народа с народом…»
[685] 24 ноября, повторяя, что национальное чувство возбуждено в Германии не меньше, чем в 1813 и 1814 гг., Меттерних предписал Аппоньи «не скрывать от французского правительства, что если в весьма короткий срок французское правительство не представит необходимые гарантии моральной и материальной безопасности, Австрия и Пруссия будут не в состоянии воспрепятствовать принятию мер, которые Германский союз сочтет нужными принять для обеспечения своей безопасности»
[686]. Берлинский кабинет высказался в том же смысле. Однако Гизо не мог согласиться на испрашиваемые Меттернихом гарантии мира, то есть на немедленное разоружение Франции.
В декабре 1840 г. Буржуа представил Гизо записку о состоянии общественного мнения Германии. В первой части записки автор выразил несогласие с убеждением, популярном во французском обществе, будто бы немцы ожидали прихода французов как защитников свободы. По мнению дипломата, действительно, такие настроения были распространены в некоторых частях Германии еще год назад. Эти идеи были популярны в низших слоях немецкого общества, недовольных своим положением и полагавших, что проведение реформ по французскому образцу приведет к улучшению условий жизни. Однако, по словам Буржуа, с тех пор дух немецкого национализма распространился во всех социальных слоях немецкого общества и отодвинул на второй план либеральные идеи. Правда, продолжал он, стремление установить конституционные порядки еще существует в Германии, однако это сочетается со «злобой и раздражением» по отношению к Франции. Буржуа делал вывод, что немцы не начнут войну против Франции, но в случае агрессии они объединятся, чтобы оказать ей сопротивление
[687].
Буржуа предложил выработать новую программу политики Франции по германскому вопросу, которая основывалась на отказе Франции от попыток возвратить силой границу по Рейну. Он полагал, что правительство и дипломатия должны с особым вниманием относиться к любым проявлениям немецкого национализма и осознавать опасность, которую он мог иметь для Франции. В депеше от июня 1841 г. Буржуа обратил внимание Гизо на неадекватную, по его мнению, реакцию французской общественности на угрозы немецких писателей и публицистов относительно Эльзаса, требовавшей возвращения Франции левого берега Рейна. По словам Буржуа, такая реакция могла только навредить французским интересам, поскольку она как бы предоставляла аргументы сторонникам войны с Францией в германских государствах. Французские претензии на левый берег Рейна и угрозы в адрес Германии, в большом количестве содержавшиеся на страницах французской прессы, по мнению Буржуа, только способствовали росту немецкого военного потенциала. Он писал: «Каждая статья военного характера, опубликованная в наших газетах, будет иметь следствием рост количества пушек, военных арсеналов и боеприпасов в Германии»
[688].
Еще больше, чем указанные проявления национализма, французских дипломатов беспокоил план реформирования Германского союза. В Австрии и Пруссии разрабатывался проект создания института федеральных военных инспекторов, которые должны были контролировать вооруженные силы малых германских государств. Проведение этой реформы предполагалось поручить министрам Австрии и Пруссии как имеющим наибольший опыт в этих вопросах.
Буржуа справедливо усматривал в этих мерах не только намерение Австрии и Пруссии подчинить малые немецкие государства своему контролю в области вооруженных сил, но и считал их важным этапом на пути к унификации германских земель. Таким образом, экономическое единство, созданное Германским таможенным союзом, должно было дополниться единством военным. Тогда политическое единство оставалось бы, по его мнению, простой ф ормально стью.
Кроме планировавшейся военной реформы, опасения Буржуа вызывало строительство укреплений в Раштадте и Ульме. По словам дипломата, это строительство являлось ответной реакцией на строительство укреплений вокруг Парижа. Кроме того, в Пруссии обсуждались планы строительства новых железных дорог, в чем Буржуа справедливо усматривал опасность для Франции, поскольку железные дороги имели не только важное экономическое, но и стратегическое значение.
