Между тем на Таити Притчард, отказавшись от своей должности тем не менее не прекратил провоцировать местное население на антифранцузские действия. Гизо допускал, что Притчард действовал не только по собственной инициативе, а имел высоких покровителей в Лондоне. Однако в целом, он полагал, что агенты лондонских обществ, «миссионеры, находящиеся на их службе, моряки, преданные им, сопротивлялись французскому протекторату сами собою, по доброй воле»
[798].
Как отмечал французский историк Леоне Йор, поведение Притчарда не удовлетворяло и английские власти. Генеральный консул Великобритании в Тихом океане Уильям Миллер в письме французскому комиссару при королеве Помаре Брюа отмечал, что он не скрывает своего желания заменить Притчарда более подходящей кандидатурой
[799]. В письме адмиралу Томасу, командующему морскими силами Великобритании в Тихом океане, Миллер сообщал о своих опасениях относительно «неправильного» поведения Притчарда
[800].
Лорд Абердин также был солидарен с мнением консула. В депеше от 10 апреля 1844 г. он приказал сообщить Притчарду, что его юрисдикция ограничена островами Самоа, куда ему предписывалось прибыть как можно скорее.
Однако Притчард не получил эту депешу, поскольку уже 3 марта 1844 г. французский капитан д’ Обиньи, временно исполнявший обязанности губернатора в Папеэтэ, счел необходимым арестовать его и поместить в блокгауз. Комиссар Брюа, возвратившись на остров, в отчете морскому министру так объяснил эту меру: «При волнении, в котором находилась страна, эта мера была нужна, хотя я не мог одобрить ни формы, ни причины взятия под арест. Но обстоятельства были так трудны, что мне нельзя было поправить сделанное, чтобы не смутить нашей партии и не подкрепить мятежников»
[801]. В начале марта на английском военном корабле Cormorant Притчард отбыл на родину.
26 июля 1844 г., почти одновременно с приездом Притчарда, о его аресте стало известно в Великобритании. Притчард был встречен как мученик. Люди сбегались толпами, чтобы взглянуть на него и послушать его рассказ о своих мучениях. Раздражение народа против Франции достигло апогея.
Как отмечал Гизо, с приездом Притчарда, и его, может быть, преувеличенными рассказами об аресте, «все чувства, возбужденные с самого начала вопросом об о-ве Таити, которые до тех пор были несколько сдержанны, разразились в клубах, в журналах, в салонах, в парламенте»
[802]. Известия об аресте Притчарда и его высылке с острова вызвали бурю негодования в различных слоях британского общества и по разным мотивам: для одних – по мотивам религиозным, для других – по политическим: официальный представитель английского правительства был выслан без соответствующего судебного процесса
[803].
31 июля Роберт Пиль заявил в палате общин, что Великобритании нанесено грубое оскорбление и ей необходимо получить удовлетворение
[804].
Гизо, стремясь нормализовать ситуацию, в инструкциях графу Жарнаку подчеркивал, что необходимо было акцентировать внимание британского правительства на том, что к моменту ареста и высылки Притчарда с острова он добровольно прекратил исполнение представительских обязанностей
[805]. Абердин и Пиль, однако, заявили Жарнаку, что Притчард тем не менее продолжал оставаться британским подданным и королевским чиновником, выполнявшим консульские функции на других архипелагах Тихого океана. Поскольку он был арестован без соблюдения каких-либо юридических норм и без официального предъявления обвинения, английское правительство потребовало вознаграждения за незаконные действия, предпринятые по отношению к Притчарду. Однако британское правительство отказалось от какого-либо официального запроса к французскому правительству по этому поводу, полагая, что оно само выступит с инициативой о вознаграждении
[806].
Во Франции напряжение было не меньшим, чем в Великобритании. 8 августа Гизо писал Жарнаку о впечатлении, произведенном речью Пиля: «Суть дела затушевывается перед такими речами… Из всего этого остается только очень живая эмоциональная реакция, значительно увеличивающая существующие затруднения»
[807].
В Великобритании все члены кабинета, за исключением лорда Абердина, высказались за значительное и немедленное увеличение морских вооружений. Как отмечал Жарнак в письме Гизо от 14 августа 1844 г., Абердин был единственным, выразившим мнение, что любая подобная мера значительно осложнит ситуацию.
15 августа 1844 г. Гизо писал Жарнаку: «Я понимаю и разделяю ваши опасения; но я не могу допустить, чтобы такой инцидент привел к войне между двумя разумными правительствами, справедливыми по отношению друг к другу…»
[808].
В разговоре с Н. Д. Киселевым Гизо высказал те же соображения: «Разум отказывается понимать, что подобное дело могло привести к разрыву отношений между двумя странами и скомпрометировать мир, царствующий в Европе уже почти тридцать лет». Гизо подчеркнул, что считает абсурдной войну из-за подобного случая и выразил надежду, что, несмотря на «возбуждение умов в Англии, откуда веет войной больше, чем из Франции… благоразумие и ум, свойственные англичанам, не изменят им…»
[809].
Лидер династической левой О. Барро также отмечал, что «дело, взятое само по себе, не имело серьезного мотива для конфликта». Однако, по его справедливому замечанию, если учесть, что Франция еще не оправилась после поражения в Восточном вопросе и не забыла, что Великобритания ее «обманула», заключив Конвенцию 15 июля 1840 г. без ее участия, а также если принять во внимание значительные разногласия между двумя странами по вопросу о Праве осмотра (Право осмотра кораблей в целях борьбы с работорговлей), то становится понятным, почему «несчастные острова Тихого океана», как их называл Барро, явились причиной серьезного кризиса в англо-французских отношениях. Он писал: «Эти обстоятельства явились искрой, попавшей на горящие угли, достаточной для того, чтобы разжечь пожар с новой силой»
[810].
