* * *
Гизо всегда говорил не о своем свержении, а о своей отставке: «Я был уволен 23 февраля, а 24-го монархия была свергнута»
[861].
Он писал в «Мемуарах»: «Прошло девятнадцать лет, но и сегодня я не могу думать без болезненного волнения о состоянии души Луи Филиппа во время кризиса, так трагично завершившегося. Никогда король не был так искренно убежден, что проводимая им политика была лучшей, единственно возможной для страны и для порядка… Оставаясь, как и в юности, либералом и патриотом 1789 года, он ввел принципы Революции в жизнь и в то же время положил конец революционным страстям… Он взаимодействовал с основными конституционными властями в условиях конституционной свободы, исходя из своих конституционных прав, но никогда не считал возможным и не желал их превышать. И после семнадцати лет усилий и жертв он увидел себя недооцененным, плохо понятым, атакованным врагами и оставленным частью средних классов, бывших его главной точкой опоры»
[862]. Эти же самые слова Гизо мог с полным основанием сказать и о себе: крушение Июльской монархии означало крушение всех его теорий и надежд.
Февральская революция привела к крушению режима Июльской монархии и политической карьеры Гизо. Доктринер, он так до конца и не осознал, что решение новых задач, выдвинутых новыми обстоятельствами, было невозможно в рамках прежних доктрин, хотя впоследствии, через семь лет после крушения режима Июльской монархии, в работе «Наши надежды и наши разочарования», он отмечал, что общество нуждается не только в спокойствии и порядке, но и в постоянном развитии.
Англия
После отречения Луи Филиппа Гизо несколько дней скрывался в Париже в домах своих друзей. 1 марта в семь часов вечера, его друг, представитель Вюртемберга в Париже и Брюсселе, увез его по Северной железной дороге в Брюссель, куда он прибыл 2 марта в десять часов утра. В тот же день он отправился в Англию и 3 марта был в Лондоне. Накануне туда прибыли его дочери; сын приехал на следующий день, мать – через две недели.
Через несколько дней после отъезда Гизо в Лондон отправилась и Дарья Христофоровна. В платье княгини были зашиты золото и драгоценности
[863]. В начале марта Ливен и Гизо встретились в Лондоне.
В Англию, как в свое время Карл X, при содействии английского консула бежал и Луи Филипп с семьей (за исключением герцогини Орлеанской и ее детей, приехавших позже)
[864]. Там же спустя два года, в имении Клермонт, предоставленном бельгийским королем Леопольдом, Луи Филипп ушел из жизни…
Гизо же с княгиней Ливен вскоре после прибытия в Лондон переехали в Ричмонд. Там они вели уединенный образ жизни, не имея точных планов на будущее. «Я не могу решиться остаться в Англии, – писала княгиня Баранту 29 мая 1848 г. – А между тем у меня нет надежды, что я скоро смогу вернуться во Францию. Даже если бы я этого захотела, ваша страна навела на меня какой-то ужас. Однако лондонский смог и вообще лондонская жизнь так мне ненавистны, что я бежала сюда и останусь здесь; сюда ко мне может приехать всякий, кто захочет. Я буду ездить иногда в Лондон, чтобы повидать друзей. Я отдыхаю, но мне скучно»
[865]. Вскоре из Ричмонда Гизо и Ливен перебрались в Брайтон.
Как-то в Брайтоне они были приглашены на обед к лорду Пальмерстону. Интересные воспоминания об этой встрече оставил Ч. Гревилл, также бывший среди гостей. Он записал в своем дневнике: «Это было забавное зрелище, поскольку все знали о взаимных чувствах обоих министров… Однако все прошло как нельзя лучше. Они пожали друг другу руки и вели беседу с откровенной сердечностью и без каких-либо затруднений с одной и с другой стороны»
[866].
В Великобритании Гизо и Ливен встретились с князем Меттернихом, который вместе со своей третьей супругой, мадьяркой Мелани Зиччи тоже был в Брайтоне, присоединившись к этому обществу благородных изгнанников. Былые обиды и разочарования остались в прошлом; прежние политические противники и бывшие возлюбленные встречались, можно сказать, в тесном семейном кругу: Гизо с Ливен и Меттерних с женой.
Во Франции тем временем республиканцы, оказавшиеся у власти, показали свою неспособность реально изменить жизнь французов к лучшему и погрязли во внутренних разногласиях. Гизо и Ливен в это время возлагали большие надежды на принца Луи Наполеона, считая, что он сможет восстановить во Франции порядок. Дарья Христофоровна писала леди Холланд: «Я слышала, что президент укрепляет свои позиции. Все хорошо говорят о нем. Тем лучше»
[867].
Г-жа Меттерних записала в своем дневнике об этих настроениях Ливен и Гизо: «Я была вместе с мужем у княгини Ливен. Мы встретили у нее Гизо, который полагает, что Луи Наполеон может восстановить порядок… Гизо говорит очаровательно. Но он заблуждается. Он убежден, что одной хорошо сказанной, увлекательной речи было бы достаточно, чтобы спасти мир. Нет надобности прибавлять, что он считает себя, вероятно, тем оратором, который может совершить это чудо»
[868].
Возвращение в Париж
Княгине не терпелось вновь оказаться в Париже, в столь привычной ей среде. Она надеялась, что и при новом режиме сможет вести прежний образ жизни и содержать салон, о чем она сообщала леди Холланд в феврале 1849 г.: «Я готовлюсь к возвращению в Париж. Мне совершенно необходимо вернуться к моим делам. Хотелось бы думать, что там будет достаточно спокойно, чтобы я могла там остаться»
[869].
27 июля 1849 г. она писала леди Холланд: «Мне кажется, что дела в Париже идут хорошо, и можно рассчитывать на достаточно длительный период стабильности. Я рассчитываю вернуться в Париж 15 или 20 сентября»
[870]. Однако вернулись в Париж Гизо и Ливен только в конце октября 1849 г. Несмотря на то, что Гизо был не у власти и было очевидно, что больше не окажется на вершине политического Олимпа, Дарья Христофоровна сумела сохранить свое влияние в дипломатических кругах и вскоре вернулась к своему обычному образу жизни. Как писала в ноябре 1849 г. Доротея де Дино, «она пытается, как и прежде, привлечь к себе людей самых разных оттенков, и мне кажется, она преуспеет в этом»
[871]. По словам Гизо, «ее салон вновь стал тем, чем он был в 1837–1848 гг., а именно местом встреч дипломатов, замечательных иностранцев и влиятельных политиков как настоящего, так и былых времен… Княгиня Ливен смогла сохранить свое достоинство и своих друзей, была очень искушенной в делах, не переставая оставаться верной»
[872]. Княгиня принимала по воскресным вечерам, в своем так называемом Воскресном клубе, как называла ее салон Доротея Дино
[873].
