В другом письме Гизо отмечал, что Франция не имела прямых выгод от этой войны, которая, по его мнению, могла лишь значительно укрепить позиции Великобритании: «Публика начинает серьезно беспокоиться. Спрашивают себя, зачем Франция вмешалась в эту борьбу влияний между Англией и Россией на Востоке? Почему она содействует разрушению одной из второстепенных морских держав (имеет в виду Россию. – Н. Т.) и установлению морского преобладания Англии в Черном море и в других регионах? Публика может сколько угодно задаваться подобными вопросами; правительство остается и будет оставаться союзником Англии»
[883].
9 (21) февраля 1854 г. последовал царский манифест «О прекращении политических сношений с Англиею и Франциею». Сразу после этого княгиня Ливен, как русская подданная, была вынуждена покинуть столицу Франции и уехала в Брюссель. Она очень болезненно воспринимала свой отъезд. Гизо, оставшийся во Франции, писал Лор де Гаспарен 3 марта: «Княгиня Ливен уехала неделю назад, печальная и страдающая»
[884]. Гизо приезжал к ней на несколько дней в апреле. По его словам, «война совсем не нравится французам, и только очень незначительная часть ее поддерживает»
[885]. Второй раз Гизо приезжал в Брюссель в октябре.
1 января 1855 г. Ливен вернулась в Париж. С этого времени и до конца своей жизни она оставалась в Париже. Княгиня дожила до подписания мирного договора, но ей недолго пришлось пользоваться благами спокойной жизни. В январе 1857 г. Дарья Христофоровна заболела бронхитом, который очень быстро принял тяжелую форму. В ночь с 26 на 27 января она умерла на руках Гизо и сына Павла. Гизо писал своей старшей дочери: «Она умерла этой ночью, в полночь. За час до этого она меня попросила уйти, как и своего сына и всех остальных; она сказала, что хочет спать… За мной пришли через час. Она умерла без страданий, в полном согласии со своей душой, со своим очаровательным умом. Эти качества были ей присущи и стали ее второй натурой; ее заблуждения проистекали от ее образования и светской жизни. Вчера днем она сказала: «Досадно, что я не умерла сегодня; я себя чувствую готовой»
[886]. Старший сын, Александр, приехал из Италии уже после смерти матери.
Через час после смерти княгини Павел передал Гизо письмо, написанное Ливен накануне. «Благодарю Вас за двадцать лет привязанности, любви и счастья, – писала она. Княгиня завещала Гизо восемь тысяч франков ежегодной пожизненной ренты и карету. Княгиня часто говорила своему другу: «Я не жалею, что Вы не богаты, мне это даже нравится. Но я не могу примириться с тем, что у Вас нет кареты». Сто тысяч франков наличными было завещано ее племяннику Константину Бенкендорфу
[887].
Перед смертью княгиня выразила желание, чтобы ее тело было перевезено в Курляндию и погребено рядом с ее сыновьями в семейном склепе, в их родовом имении Межотне, в Курляндии, близ Митавы (ныне территория Латвии). Она была похоронена в черном бархатном платье фрейлины российского императорского двора и княжеской короне, с распятием из слоновой кости в руках.
После смерти княгини Гизо, рассылая письма с известием об этом трагическом событии, писал их на так называемой «бумаге вдовца», с широкими черными краями, что опять вызвало слухи о его браке с княгиней. С другой стороны, уже на следующий день после кончины Ливен, Гизо отправился на заседание Французской академии, что спровоцировало живое негодование в обществе
[888]. Аналогичные упреки в свое время уже обрушивались на него, когда он появился на заседании парламента через несколько дней после смерти сына. Но, как и Ливен, именно в политике и общественной деятельности он мог искать утешения и забвения. Сам он в письме дочери отмечал, что ему предстоит сделать «ужасное усилие», чтобы присутствовать на заседании в Академии
[889].
Со смертью Ливен Гизо потерял женщину, которую любил больше двадцати лет. Но, потеряв одну Доротею, он мог обрести другую. По крайней мере, так полагала Доротея Дино. Она давно симпатизировала Гизо, хотя в начале 1830-х предпочитала ему Тьера. Во время революции 1848 г. Доротея предложила ему укрыться в ее имении Саган, в Нижней Силезии, однако Гизо с Ливен предпочли Англию.
Судьба этих двух женщин, двух Доротей, оказалась теснейшим образом переплетена: долгие годы, начиная со времени их знакомства в Лондоне
[890], они были подругами или, точнее, подругами-соперницами. Их судьбы оказались связанными и после смерти княгини Ливен: Межотне, где была похоронена Ливен, принадлежало ее свекрови, Шарлотте Карловне Ливен. А прежней хозяйкой этого имения являлась мать Доротеи Дино, Вильгельмина Саган, герцогиня Курляндская. Это было родовое имение герцогов Курляндских.
Смерть Дарьи Христофоровны позволила герцогине Дино быть более свободной в выражении своих чувств. 11 февраля она писала Гизо: «Я очень много думаю о Вас… В сердце есть тайные и забытые уголки, которые вдруг обнаруживаются, если в них постучаться»
[891]. С этого времени Дино и Гизо были в постоянной переписке. В сентябре 1857 г. Доротея писала ему: «Вы всегда были очень благожелательные ко мне. Зачастую мы с Вами придерживались одного и того же мнения по самым разным вопросам. Долгие часы моей жизни отмечены прелестью наших разговоров и воспоминаний, связанных с самыми важными и насыщенными годами моего прошлого»
[892]. Когда в начале 1858 г. тяжело заболела Полина, дочь Доротеи, и она из Ниццы приехала в Париж, Гизо был очень внимателен к своей приятельнице.
Однако вскоре тяжело заболела сама герцогиня Дино; болезнь спровоцировало дорожное происшествие, случившееся недалеко от замка Саган: лошади во время грозы понесли, карета опрокинулась, и герцогиня получила серьезные травмы. С тех пор она не оправилась. 20 сентября 1862 г. Гизо, последний рыцарь Доротеи, писал Баранту: «Г-жа Талейран умирает в Сагане. В последнее время она мне написала лишь несколько карандашных строк. Теперь она не пишет вовсе, и новости, доходящие до меня, все более и более тревожны. Она очень страдает. Это редкая и возвышенная натура…»
[893].
