Крайне утомительно ежедневно ездить отсюда на позицию и обратно и сидеть там целый день под палящими лучами солнца, без всякого дела. Но государя как будто тянет туда; быть может, он даже спокойнее, находясь в виду войск и батарей. Ему хотелось бы
[130] самому быть под выстрелами. Говорят, что вчера и сегодня просвистело несколько пуль картечной гранаты близко от нашего места наблюдения, но я не заметил их; да и рассудительно ли повелителю восьмидесяти или ста миллионов народа подвергать себя подобной случайности без всякой надобности и пользы.
31 августа. Среда. Вчерашний день не был днем торжества и радости. Планировали произвести решительную атаку на позицию перед Плевной. К полудню государь приехал на Царский курган и здесь, при громе пушек с наших и турецких батарей, совершено молебствие. Не дождавшись трех часов – времени, назначенного для общего наступательного движения, – некоторые войска преждевременно завязали дело и пошли в атаку. Мы следили за их движением и с замиранием сердца выслушивали привозимые адъютантами донесения. С правой стороны приходили неутешительные сведения: самые настойчивые атаки румынских и наших войск (1-й бригады 5-й пехотной дивизии) на главный редут над Гривицей были три раза отбиты турками; на левом фланге генерал Скобелев первоначально имел успех, выдвинулся вперед, но атака 30-й дивизии на редут также была отбита. На обоих пунктах потери наши были громадны. Когда уже совсем стемнело и бой, по-видимому, затих, мы возвратились в Раденицу в самом грустном настроении. На государя жаль было смотреть.
Однако же сегодня рано утром приехал с позиции флигель-адъютант Чингис с известием, что вчера, в самый час отъезда государя с позиции, Гривицкий редут наконец был взят совокупными силами 5-й дивизии и румын. Известие это возродило в нас новые надежды и бодрость, так как редут этот считался ключевой позицией. Но когда мы снова приехали на позицию, то были несколько удивлены, увидев вытянувшиеся лица главнокомандующего и его свиты. Они не радовались взятию редута, как оказалось, потому, что после понесенных огромных потерь признавали невозможным продолжать атаку неприятельской позиции. Целый день опять просидели мы на горе, смотря в бинокли вдаль, на левое наше крыло, где всё время кипел жестокий бой. Турки сами перешли в наступление; пять раз они возобновляли нападения на Скобелева, и пять раз нападения отражали. Но в шестой раз им удалось оттеснить наше левое крыло.
Гривицкий редут оставался за нами, но турки успели возвести против него новые укрепления, тогда как наши, засев в редут, во весь день ничего не сделали, чтобы прочно в нем утвердиться, и даже не ввезли в него артиллерии. Во всё время государь сидел рядом с главнокомандующим, по временам подзывал к себе начальника штаба Непокойчицкого; я же держался в стороне, поодаль.
Душевная скорбь моя усугублялась лихорадочным состоянием, головной болью и упадком сил. Я прилег на траву, под деревом. Уже близко было к закату солнца, когда кто-то сообщил мне, подойдя, что государь спрашивает меня. Я встал и подошел к государю, который вполголоса, с грустным выражением сказал: «Приходится отказаться от Плевны, надо отступить…» Как громом пораженный таким неожиданным решением, я горячо восстал против него, указав неисчислимые пагубные последствия подобного исхода дела. «Что ж делать, – продолжал государь, – надобно признать, что нынешняя кампания не удалась нам». – «Но ведь подходят уже подкрепления», – возразил я. На это главнокомандующий заметил, что пока эти подкрепления не прибыли, он не видит возможности удержаться перед Плевной, и с горячностью прибавил: «Если считаете это возможным, то и принимайте команду; а я прошу меня уволить».
Однако после этой бутады
[131] и благодаря печальному настроению государя начали обсуждать дело спокойнее. «Кто знает, – заметил я, – в каком положении сами турки? Каковы будут наши досада и стыд, если мы потом узнаем, что отступили в то время, когда турки сами считали невозможным долее держаться в этом котле, обложенном со всех сторон нашими войсками?» Кажется, этот аргумент подействовал более всех других. Решено было, что войска останутся пока на занятых ими позициях, прикроются укреплениями и не будут предпринимать новых наступательных действий. В таком смысле разосланы были приказания.
Мы возвратились в Раденицу к 8 часов вечера, в настроении еще более мрачном, чем накануне. Никогда еще не видал я государя в таком глубоком огорчении: у него изменилось даже выражение лица.
1 сентября. Четверг. Сегодня мы недолго оставались на позиции перед Плевной. Никаких действий не предпринималось ни с нашей стороны, ни турками; раздавались только редкие выстрелы, преимущественно с наших батарей. Убыль в войсках в последние три дня была огромная, но еще не приведена к точным цифрам. Некоторые полки обратились в батальоны, а от стрелковой бригады осталось, как говорят, всего от 200 до 300 человек. Впоследствии оказалось гораздо более: собралось до 1600 человек. Когда мы утром ехали на позицию, а потом обратно, то встречали и обгоняли вереницы раненых, на повозках и пешком.
Во время нашего пребывания на обычном наблюдательном пункте государь пожелал еще обсудить вопрос о предстоящем образе действий. На совещание призваны были, кроме великого князя главнокомандующего, его начальника штаба Непокойчицкого и меня, еще начальник артиллерии генерал-адъютант Масальский, генерал-лейтенант Зотов и генерал-майор Левицкий. Все мы собрались кругом государя и поочередно должны были высказывать свое мнение. Великий князь и Непокойчицкий по-прежнему признавали невозможным удержаться на занятых под Плевной позициях; князь Масальский и Зотов склонялись к тому же мнению; только Левицкий имел мужество высказаться в противном смысле и весьма дельно привел доводы в пользу мнения, которое было вчера выражено мною.
Выслушав всех, государь ясно объявил свое решение – держаться и укрепиться на прежних позициях до прибытия ожидаемых подкреплений и затем предпринять постепенную атаку неприятельских укреплений. Предоставив великому князю обсудить с главными его помощниками все подробности первоначальных распоряжений, государь вместе с тем решил вытребовать сюда генерала Тотлебена, которому я и телеграфировал немедленно по возвращении нашем в Раденицу.
3 сентября. Суббота. Вчера и сегодня всё тихо около Плевны, изредка только постреливают наши батареи. Турки сделали ночью попытку против занятого нашими войсками редута, но, кажется, не очень серьезную. Сегодня утром приехали сюда, в Раденицу, великий князь главнокомандующий и румынский принц Карл, чтобы отдать государю отчет об изменениях в расположении войск, блокирующих Плевну. Меня не пригласили выслушать их доклад, и я снова умываю руки во всем, что делается в нашей несчастной армии.
Государь, по своему счастливому характеру, уже смотрит на дело с благодушным спокойствием, раздает награды, оказывает большое внимание и заботливость раненым, провозимым из-под Плевны. Вчера и сегодня роздано множество крестов и золотых сабель, в том числе большей части флигель-адъютантов, вся заслуга которых ограничивается тем, что им случилось проскакать в пределах неприятельских выстрелов. Государю приятно видеть перед собой довольные лица. Самому румынскому князю пожалован крест Святого Георгия 3-й степени.
