24 апреля. Четверг. Сегодня доклад мой был продолжителен и выходил из ряда обыкновенных. Между прочим, представлен был мною на высочайшее решение спорный вопрос о допущенных в практике Военного министерства долгосрочных подрядах провианта, против которых государственный контролер ежегодно восстает в своих всеподданнейших отчетах. Я прямо высказал, что не могу признать генерал-адъютанта Грейга или товарища его Островского более компетентными судьями в деле военного хозяйства, чем Военный совет в полном составе и лица, специально заведующие интендантской частью. Ныне, по случаю близкого окончания срока такого долгосрочного контракта, заключенного на петербургскую провиантскую поставку, предполагается опять внести в Военный совет предположение об устройстве подобной же долгосрочной поставки, открыв для того надлежащую конкуренцию между благонадежными торговцами или известными коммерческими фирмами. Но, прибавил я, прежде чем подвергнуть это предположение обсуждению Военного совета, считаю необходимым заранее удостовериться, не противна ли личному мнению его величества означенная система долгосрочных договоров.
После моих объяснений государь сказал, что хотя ему и кажется, что я прав, однако ж он не считает себя довольно близко знакомым с делом, чтобы сказать решительное слово, и потому желал бы для устранения всякого сомнения, чтобы вопрос был рассмотрен в финансовом комитете, с приглашением главного интенданта. Я должен был подчиниться такому решению, сказав только, что рассмотрение в финансовом комитете не должно иметь гласности и формальности, дабы не подать повода к нарушению прав и компетенции Военного совета.
Я доложил государю также о ложных слухах, распущенных в городе по поводу найденного при аресте купца Овсянникова списка интендантских чиновников, которые будто бы брали взятки от его приказчика
[49]. Действительно, в этом списке оказались почти все смотрители магазинов и даже три чиновника окружного интендантства; им уже предложено подать в отставку; но сплетники и злые языки выдумали, будто в этом списке оказались имена «высокопоставленных лиц», называли окружного интенданта Скворцова и генерал-адъютанта Мордвинова. Наглая эта ложь и клевета, разумеется, произвели сильное волнение в интендантской сфере и в канцелярии Военного министерства. Для прекращения этих слухов просили меня выхлопотать теперь же, в неурочное время, награды как Мордвинову, так и Скворцову, однако ж государь не согласился на это, а разрешил только напечатать в «Правительственном Вестнике» краткую заметку в опровержение распущенных ложных толков.
Кстати о толках: вчера, после разговора с туркестанским генерал-губернатором Кауфманом 1-м, государь приказал Потапову призвать к себе генерал-майора Черняева и намылить ему голову за неприличные генеральскому званию выходки в печати против всего управления генерала Кауфмана. Сомневаюсь, чтоб это объяснение Потапова с Черняевым имело какой-нибудь практический результат; думаю, Потапов разыграет роль повара в басне «Повар и кот».
Во время доклада государь говорил о странном слухе, будто Пруссия намеревается снова разгромить Францию и только ищет предлога к нападению. Князь Орлов сообщает, что Дерби предварил об этом Деказа (французского министра иностранных дел); в среде же французского правительства ходит слух, будто Пруссия намерена напасть на Австрию. Государь смущен этими слухами и, говоря об образе действий Бисмарка, сравнил его с Наполеоном I, который по окончании каждой войны сейчас же искал предлога к началу новой. Странно слышать такое мнение из уст государя – друга и верного союзника императора Вильгельма.
Цесаревич вмешался в разговор и заметил, что всё дело заключается в католическом вопросе. Я воспользовался случаем и сказал, что за несколько дней перед этим генерал Обручев подал мне записку, в которой развивает ту же мысль – что затруднения, в которые Пруссия ныне поставлена борьбой с папизмом, должны повести к общей европейский войне, которая, по мнению Обручева, может оказаться ближе, чем мы думаем. Сначала я положил эту записку под спуд, думая, что Обручев фантазирует, но теперь решаюсь представить записку для прочтения государю.
После доклада моего было у государя совещание, в которое приглашены были министры внутренних дел и юстиции и шеф жандармов. Речь шла о том, военным или гражданским судом судить пойманных на днях в казармах лейб-гвардии Московского полка нескольких молодых людей, покушавшихся устроить пропаганду между нижними чинами. Уже несколькими днями ранее я объяснял государю, что при теперешнем устройстве судов гражданских и военных нет никакой цели отступать от общего порядка подсудности. То же самое объяснил и граф Пален. Решено вести дело законным порядком, но при этом были снова высказаны некоторые мысли относительно вредной пропаганды, производимой нашими нигилистами, о мерах к ограничению зла и т. д. Государь указал на необходимость скорейшего разрешения вопроса о том, как избегнуть рассеяния по всей России людей, высылаемых за вредный образ мыслей и противозаконные стремления. Поручено подлежащим министрам обсудить, нельзя ли образовать нечто вроде пенитенциарных колоний.
В час пополудни – большой парад на Царицыном лугу (Марсовом поле); погода прекрасная, и всё обошлось вполне удачно.
Вечером мой сын уехал на Дон.
25 апреля. Пятница. Был на экзамене в Артиллерийском училище, потом на смотру молодых солдат последнего призыва.
26 апреля. Суббота. При докладе государь опять заговорил о слухах, будто Пруссия ищет предлога к новой войне с Францией, и опять заметил, что Бисмарк, подобно Наполеону I, придирается ко всякому пустому предлогу, чтобы только затеять войну. Государь приводил слова Мольтке, который находил, что для Пруссии выгоднейший операционный путь во Францию – через Бельгию. Не совсем понятно, почему германской армии нужно искать какого-нибудь нового пути через нейтральную страну, когда у нее теперь такой превосходный базис, как Рейн от самого Базеля до Кобленца, с несколькими первоклассными крепостями и, кроме того, с передовым сильным пунктом – Мецом. Государь закончил этот разговор, сказав: «Вот узнаем завтра в Берлине».
Вечером ездил я на станцию Варшавской железной дороги проводить государя. Он едет в Эмс и полагает возвратиться 23 июня.
5 мая. Понедельник. С отъезда государя не заглядывал в свой дневник. Дни текли в обычных занятиях, которые прерывались только хлопотами домашними. Остававшаяся еще в Петербурге часть моей семьи выехала по Николаевской железной дороге в прошлую среду, 30-го числа. Вчера же утром проводил я за границу сестру Мордвинову. Оставшись в совершенном одиночестве среди обширного пустого дома, не успеваю скучать за множеством разнообразных занятий. По утрам почти ежедневно бываю на экзаменах в учебных заведениях, затем в разных заседаниях и т. д.
Политические известия в последнее время успокоительнее; опасения войны, кажется, рассеялись. В значительной степени приписывают этот оборот свиданию нашего императора с германским. Посол наш в Париже, князь Орлов, в одной из последних своих депеш в Министерство иностранных дел пишет, что во Франции серьезно озабочены войной, а маршал Мак-Магон в разговоре с ним, князем Орловым, выражал надежду на заступничество нашего государя. «Je placela France sous la protection de l’Empereur»
[50]. Такая фраза со стороны президента Французской республики выказывает вполне, в какое жалкое положение поставлено это государство, так недавно еще кичившееся своим первенством между всеми европейскими державами.
