Вечером получил я телеграмму из Крыма с прискорбным известием о вчерашней страшной буре, которая сорвала с нашего дома почти всю крышу. Бедная жена должна быть крайне озабочена и огорчена. Невзгода эта может еще надолго задержать ее в Крыму.
7 декабря. Воскресенье. В пятницу, 5-го числа, мы простились с эрцгерцогом Альбрехтом, который уехал в Вену.
Вчера опять заседание Соединенных департаментов Государственного совета по делу о паспортах, и опять те же бесплодные споры, то же толчение воды. Не решаются прямо сказать, что проект, составленный государственным секретарем Сольским, никуда не годится. Однако ж когда я позволил себе выразить нечто близкое к этому, оказалось, что почти все были того же мнения.
Известия из Крыма успокоительны; приняты меры к исправлению повреждений в доме, но продолжаются жалобы на небывалый холод.
18 декабря. Четверг. Сегодня было заседание Совета министров для окончательного решения вопроса о направлении Сибирской железной дороги. Наш добродушный министр путей сообщения Посьет с помощью своего союзника Мельникова прилагал все усилия, чтобы защитить северное направление (от Ярославля на Вятку и Пермь), но в Совете никто не поддержал их; даже патриарх бывшего железнодорожного комитета граф Строганов, приглашенный в Совет как авторитет в таком деле, стал на сторону южной линии. После объяснений Рейтерна, Абазы, Валуева и моих государь объявил, что остается при прежнем своем мнении и утверждает окончательно южную линию. Решение это вызовет общее удовольствие в публике.
20 декабря. Суббота. Второй день празднуем юбилей – 50 лет, протекшие со времени назначения государя шефом лейб-гвардии Павловского полка. Вчера утром была сначала прибивка знамени, данного вновь сформированному 4-му батальону этого полка, причем государь обратился к собравшимся служащим и служившим в полку с прочувствованной речью; затем молебствие и парад в манеже, а потом большой обед в Зимнем дворце. Сегодня же государь посетил казармы Павловского полка, где приготовлен был обед нижним чинам, служащим и служившим в полку, а также завтрак для офицеров. Мы обошли все казармы при оглушительных криках «ура!», а затем за роскошным завтраком провозгласили обычные тосты. Само собой разумеется, были щедрые награды, в том числе назначение разом четырех флигель-адъютантов.
Торжества этого рода отнимают много времени от серьезного дела, они повторяются слишком часто и потому обратились в какую-то формальность. Несмотря на это, для войска они все-таки имеют свое значение – как средство, которым пользовались с давних времен наши государи и члены царской семьи для поддержания нравственной связи с войсками (конечно, преимущественно гвардейскими).
27 декабря. Суббота. Только на днях (24-го числа) приехала наконец из Крыма моя жена с одной из дочерей и племянницей. Они много натерпелись и в Крыму, и на пути от необычайных холодов, бурь и непогод.
В самое Рождество приехал из Варшавы фельдмаршал князь Барятинский. Как ни желал бы я избегнуть встречи
[64] с ним, однако ж должен был соблюсти внешнее приличие и сегодня, после доклада, пошел в занимаемое им во дворце помещение с намерением расписаться в книге посетителей. Но попал я неудачно: фельдмаршал был у себя и принял меня. Встреча с ним для меня крайне тяжела, мне даже неприятно подавать руку человеку, который из каких-то своих личных затей не устыдился писать пасквили на того, кто был в продолжение нескольких лет его правой рукой
[65]. К счастью, мы не были с глазу на глаз, я застал у него князя Горчакова, так что после нескольких минут общего разговора смог уйти без всяких объяснений. Для чего он приехал в Петербург – никто не знает. Не затевает ли опять какой-нибудь интриги?
29 декабря. Понедельник. Вчера был у нас в доме спектакль; молодежь забавлялась от души, и после представления затеяли экспромтом танцы, продолжавшиеся до трех часов ночи.
31 декабря. Среда. Вот и 1875 год канул в вечность. Завтра вступаем в новый год: каков он будет? Лучше или хуже прожитого? Вот обычные вопросы, которые задает себе каждый, переходя этот условный рубеж времени. Лично для меня истекший год не представляет ничего выдающегося; я не могу назвать его ни особенно благополучным, ни несчастливым. С одной стороны – продолжительная разлука с семьей, болезни дочерей, мелкие невзгоды хозяйственные; с другой же стороны – большее, чем в прежние два года, спокойствие душевное, что, конечно, имеет в жизни первостепенное значение.
1876 год
1 января. Четверг. По заведенному порядку, явился я сегодня к государю с громоздким багажом разных отчетов. Представляя краткий свой отчет за 1875 год, я доложил, что будущий, 1876 год начинается для Военного министерства при благоприятных в финансовом отношении условиях, потому что от предыдущих смет открылись значительные и совершенно неожиданные сбережения, позволяющие исполнить в наступившем году многие из предположенных мер для развития наших вооруженных сил, но подробный доклад по этому предмету будет представлен особо. Государь был явно доволен таким заявлением и вообще в последнее время был в отношении ко мне любезен и внимателен.
Объехав все дворцы с поздравлениями, то есть записав свое имя у всех швейцаров, я должен был еще поздравить юбиляра – князя Суворова, который сегодня празднует 50-летие службы. Я застал у него множество посетителей; небольшая зала его квартиры была набита битком; депутации от разных учреждений, обществ, городов одна за другой подносили ему адресы, и он с самодовольствием обнимался то с одним то с другим. Казалось, в самом деле чествуют мужа государственного, оказавшего важные услуги. Можно ли после того придавать серьезное значение всем подобным манифестациям в нашей официальной жизни?
4 января. Воскресенье. Опять военные торжества и церемонии, повод к тому – выдача нового знамени вновь сформированному 4-му батальону лейб-гвардии Финляндского полка. Вчера была прибивка знамени во дворце великого князя Константина Николаевича, шефа полка, а сегодня – освящение знамени с обычным по этому случаю молебствием и парадом в Манеже.
Новый год начался погребальными церемониями. Почти в одно время скончались граф Армфельд (министр – статс-секретарь Великого княжества Финляндского), генерал-адъютант Краббе и граф Модест Андреевич Корф. Первые два долго страдали, и смерти их ожидали ежедневно. Особенно для Краббе надобно было желать скорейшей кончины, потому что под конец жизни он впал в идиотическое состояние, едва узнавал людей, не мог произнести ни одного слова, а между тем по временам приходил в ярость и с последними остатками прежней силы вымещал свою злобу на прислуге и врачах. Напротив, граф Корф умер тихо, как будто заснул, от старческой слабости.
