Другое известие, также требующее подтверждения: будто бы Вертеру дана из Берлина инструкция не делать новых уступок туркам и не соглашаться на их контрпроекты. Если это известие верно, то оно послужит новым подтверждением моего подозрения: берлинский двор желает втянуть Россию в войну с Турцией. Сам князь Горчаков начинает уже разделять это предположение.
Таким образом, заканчиваем мы 1876 год в том же положении выжидания и колебания, в каком находились во всё почти течение его. Встречая новый год, каждый вопрошает: что-то принесет он России? Восстановление ли спокойствия и обычного течения дел или войну со всеми ее бедствиями и грозными последствиями?
1877 год
2 января. Воскресенье. Вчера, в первый день года, приехал я во дворец с обычным грузом годичных отчетов и докладом. Прежде всего я должен был испросить указания его величества по вопросу великого князя Николая Николаевича: как следует поступить, если до объявления войны турки сами перейдут на левую сторону Дуная в низовьях его? Можно ли в таком случае нашим войскам перейти границу, отбросить турок, занять Измаил, Галац и Браилов? Точно так же, можно ли перейти неотлагательно в наступление в случае, если начнется резня в Бабадагской области или неистовства турок над христианским населением других частей Болгарии?
Государь дал на оба случая ответы утвердительные, однако ж согласился предварительно спросить мнения государственного канцлера. Поэтому после обедни я снова вошел в кабинет государя вместе с князем Горчаковым, который также признал, что никакого не может быть опасения относительно нейтрального положения Румынии в случае, если турки первые нарушат этот нейтралитет. В таком смысле и дан ответ великому князю главнокомандующему.
Кроме этого эпизода, не было ничего нового по части политической, но канцлер доложил государю, что следовало бы провести совещание с министром финансов по поводу изменения одной статьи конвенции с Румынией – касательно денежных знаков, которыми полагается оплачивать расходы наши в Румынии в случае перехода наших войск через границу.
С этой целью сегодня, после обедни, собрались у государя наследник цесаревич, великие князья Константин Николаевич и Владимир Александрович, князь Горчаков, Рейтерн, граф Адлерберг и я. Вопрос финансовый не занял много времени, но потом довольно долго (около полутора часов) продолжались рассуждения о настоящем политическом положении и предстоящем нам образе действий. Новая отсрочка до будущего четверга, данная туркам европейскими уполномоченными, должна быть последней. Почти не подлежит уже сомнению, что Порта не уступит, а следовательно, все уполномоченные уедут из Константинополя. Что же потом? Канцлер наш уже проектировал вперед два циркуляра, которые он разошлет один вслед за другим ко всем представителям России при иностранных дворах. Циркуляры редактированы, как всегда, безукоризненно, но сущность их всё та же, что и прежних циркуляров. Говоря простым языком, можно передать их содержание в коротких словах: вот уже более года турки издеваются над Европой; все большие державы признали необходимым потребовать от них известных уступок; Порта нахально отвергла эти требования; послы выехали из Константинополя. Что же теперь вы все, великие державы, намерены сделать, получив такую пощечину? Если вы намерены перенести ее стоически, то Россия вынуждена будет одна образумить турка силой оружия.
Прекрасно; но что же далее? Ни одна из пяти держав не намерена браться за оружие; многие из них только того и хотят, чтобы Россия одна втянулась в неблагодарную борьбу с полуварварским государством; в случае успеха ей не дадут воспользоваться плодами, а между тем она сделается на известное время неспособной вмешиваться в дела Европы.
Сегодня сам канцлер наконец решился высказать весьма категорически предположение, что более всех других желает нас ослабить именно та держава, которая считается лучшим нашим другом, – Германия. Давно уже прусские дипломаты и генералы внушают нам необходимость войны с Турцией и стараются уверить, что нам следует направить против нее большие силы. Сам Бисмарк развивал то же мнение в последних личных разговорах своих с Убри. Дружеские эти советы всегда казались мне подозрительными, но канцлер только теперь начинает сомневаться в искренности наших друзей и в первый раз решился высказать это государю, который выслушал его без возражений. Князь вел речь к тому, чтобы доказать, как необходимо России избегнуть войны и остаться сколь возможно долее в согласии с остальной Европой по восточному вопросу.
Государь с некоторой досадой спросил князя Горчакова, для чего считает он нужным доказывать то, в чем сам государь убежден более всякого другого. Разве не доказал он и не продолжает доказывать свое долготерпение, свое искреннее желание предотвратить войну? Но может ли он остаться равнодушным, когда будет затронута честь его и достоинство России? На эту тему государь говорил довольно долго, с одушевлением; он был сильно взволнован. Припомнив в беглом очерке ход дела с самого начала восстания Герцеговины и Боснии, государь еще раз воспользовался случаем, чтобы дать строгий урок наследнику и всем тем, кто поддались увлечению во имя славянского дела. Совершенно нежданно для меня государь вдруг перешел к ложным толкам, распускаемым насчет наших военных сил и готовности к войне. Полагаю, что при этом имел он в виду косвенно пожурить князя Горчакова – и заключил свою речь самым лестным отзывом о деятельности Военного министерства, результат которой выказала исполненная столь удачно мобилизация.
По окончании совещания я попросил позволения прочесть заготовленное мною ответное письмо к генералу Непокойчицкому. Когда мы остались вдвоем в кабинете, государь снова начал говорить об удовольствии, которое доставляют ему отзывы по поводу отличного исполнения мобилизации и блестящего состояния сосредоточенной на юге армии. Тут государь припомнил все прошлые враждебные против меня интриги, прибавив, что не поддался этим злостным внушениям и теперь видит, что не ошибался в своем неизменном ко мне доверии. Он был растроган, обнял меня и сказал между прочим: «Знаешь ли, кто вернее всех ознакомил меня с твоим характером и правилами? Человек, с которым ты часто расходился в убеждениях, – покойный Яков Иванович Ростовцев».
Я был глубоко тронут и сказал, что государь может быть вполне уверен в том, что во всю мою жизнь и во всех действиях я не имел другой цели, как только пользу дела, и руководствуюсь исключительно искренними своими убеждениями, устраняя всякие личные виды. В исполнении служебных обязанностей нет у меня ни родства, ни дружбы, ни вражды.
6 января. Четверг. Сегодня, после обедни и крещенской церемонии (государь не выходил на иордань), было обычное совещание; читались вновь полученные телеграммы, из которых видно, что на мирный исход конференций в Константинополе уже нет надежды; послы всех шести держав готовятся к выезду оттуда в воскресенье или понедельник. Сегодня должно происходить совещание большого совета турецких сановников о том, подчиниться требованиям Европы или отвергнуть их. Между тем начались уже между кабинетами предварительные сношения о последствиях дерзкого сопротивления Порты. Граф Шувалов пишет, что Дизраэли старается оторвать Австро-Венгрию от дальнейших совместных действий с другими державами; а князь Бисмарк продолжает вести странные разговоры с Убри, развивая мысль о том, что восточный вопрос не представляет для Германии непосредственного интереса. Государь по этому поводу два раза лично беседовал со Швейницем, который выражался в том же смысле. Князь Горчаков теперь убедился в том, что мы не можем рассчитывать ни на одного союзника.
