Сегодня был семейный обед у Александра Аггеевича Абазы по случаю дня рождения и совершеннолетия племянника нашего Юрия Милютина.
29 марта. Вторник. Полковой праздник лейб-гвардии Конного полка справлялся сегодня, вместо 25-го числа (так как день Благовещения пришелся на Страстную пятницу). Поэтому я провел бóльшую часть дня в полной форме, а в промежутках между докладом и парадом и между парадом и обедом во дворце разбирал шифрованные телеграммы, полученные от обоих главнокомандующих в ответ на вчерашние мои телеграммы.
В ответе из Кишинева великий князь Николай Николаевич уже торопится определить самый день перехода армии за границу; через 10 дней всё будет готово к началу действий. Великий князь Михаил Николаевич считает возможным начать около 12 апреля, и то с оговорками: по его мнению, можно открыть наступательные действия только к стороне Кобулети; главные же силы – в Александрополе и Эриванский отряд – хотя могли бы немедленно перейти через границу, но по времени года и по недостаточности сил не могут пока действовать решительно.
Кроме того, великий князь Николай Николаевич в телеграмме прямо на имя государя снова настойчиво требует отпуска золотой монеты для заграничных расходов. По приказанию государя я лично ездил к министру финансов и передал ему положительное повеление об отпуске 3 миллионов золотом; однако же Рейтерн и на этот раз попробовал отказать и прислал государю записку о невозможности исполнения его повеления. Государь настоял, чтобы отпущено было хотя бы два миллиона. По этому предмету я имел довольно резкое объяснение с Грейгом. Грейг постоянно держит сторону Рейтерна, принимая с комической самонадеянностью вид знатока в финансовом деле.
В то время как главнокомандующие уже заботятся о немедленном назначении дня перехода через границу и в понятиях государя война должна быть объявлена уже через несколько дней, наш маститый канцлер продолжает по-прежнему замасливать и улаживать, как будто всё еще надеясь на мирное решение вопроса. Вечером приехал ко мне барон Жомини, правая рука князя Горчакова; даже он возмущен образом действий своего шефа и ко мне обратился, чтобы побудить канцлера действовать энергичнее в предвидении неизбежной войны. Князь Горчаков склоняет Черногорию к новым уступкам для заключения мира с Портой, и это в то время, когда мы собираемся объявить ей войну! Видно, мало еще того промаха, что мы допустили турок задавить Сербию и лишились подмоги с ее стороны для нашей армии; наш канцлер как будто нарочно делает всё возможное, чтобы в случае войны поставить нас в невыгоднейшее положение.
30 марта. Среда. Совещание сегодня было в большем составе, чем обыкновенно: к числу всегдашних участников присоединились Рейтерн, Валуев, Н. П. Игнатьев, Тимашев и князь Лобанов-Ростовский (исправлявший в продолжение нескольких дней должность министра внутренних дел по смерти сына генерала Тимашева). Канцлер прочел полученный секретным путем циркуляр Порты ко всем большим державам по поводу лондонского протокола. Циркуляр этот, отлично и умно написанный, заключает в себе полное отрицание права Европы вмешиваться во внутренние дела Турции; Порта с негодованием отвергает протокол и декларацию графа Шувалова. Документ этот окончательно указывает невозможность мирного исхода дела; не остается более сомнения в том, что Порта решилась на войну; поэтому и нам уже невозможно долее колебаться и уступать.
Сам канцлер, который еще вчера хлопотал о примирении Черногории с Портой, который, вопреки мнению всех окружающих его, думал только об устранении войны, теперь вдруг ободрился и торжественно заявил, что, видя окончательно неизбежность войны, намеревается отныне вести политику энергично, без колебаний и полумер! Увидим, что будет на деле.
Государь, решившись на войну, предложил на обсуждение вопрос о том, в какой срок и каким порядком должен совершиться разрыв. Положено начать с 3 апреля дополнительную мобилизацию войск, заранее уже предположенную и подготовленную; затем отправить всем большим дворам циркулярную ноту, объясняющую причины разрыва; 12 апреля назначено днем формального объявления войны; этим числом пометить манифест о войне; в тот же день одновременно во всех столицах предъявить означенную выше ноту, а войскам нашим перейти границу как в Бессарабии, так и в Закавказье. В заключение совещания прочитан проект манифеста, подготовленный общими силами графа Адлерберга, Валуева и князя Урусова.
Возвратившись домой из совещания, я должен был потратить бóльшую часть дня на составление и шифровку телеграмм в Кишинев, Одессу, Тифлис и другие места для предварительного извещения начальствующих лиц о постановленном решении. Работа моя была прервана посещением Н. П. Игнатьева, Гирса и Ионина, которые, по-видимому, сговорились съехаться ко мне, чтобы через мое посредничество провести некоторые спешные распоряжения, от которых князь Горчаков уклонялся, как непослушный ребенок. Речь шла о некотором увеличении денежного пособия, назначенного Черногории, о доставке 10 тысяч ружей греческим инсургентам, посылке военного агента в Персию, снабжении инструкциями нашего посланника в Тегеране и т. п. Я должен был обещать им завтра же доложить обо всех этих предметах государю, хотя и сознаю, что беру на себя чужое дело.
31 марта. Четверг. Государь объявил мне при моем докладе, что намерен выехать из Петербурга в действующую армию в половине будущей недели, так чтобы прибыть в Кишинев за день до перехода войск через границу. Там же будет подписан и манифест о войне. Я еду с государем.
Обедал я у их величеств. Разговор почти исключительно вращался вокруг исторических воспоминаний. И государь, и императрица обладают необыкновенной памятью и любят припоминать прошлое. Головы их – живые хроники.
Сегодня турецкий посланник [Кабули-паша] передал Министерству иностранных дел полученный им от Порты циркуляр, содержание которого было уже вчера нам прочитано. Игнатьев опять заехал ко мне и передал несколько записок по предметам, которые князь Горчаков сваливает на Военное министерство. Наш канцлер, как говорят, ликует: уверяет всех, что теперь дело его кончено и дальнейшие заботы переходят на Военное министерство. Вот каков взгляд его на роль дипломатии.
5 апреля. Вторник. В последние дни было у меня много работы, так что не имел ни минуты свободной, чтобы заглянуть в свой дневник. Впрочем, и не было ничего замечательного за это время. С тех пор как война решена, всем как будто стало легче; в городе настроение довольно воинственное, хотя, разумеется, люди желчные ворчат. Сам государь, хотя озабочен, но менее нервен, чем прежде. Отъезд его назначен в ночь на 8 апреля; смотры войскам действующей армии предположены 10, 11 и 12 апреля в Жмеринке, Бирзуле, Тирасполе, Кишиневе и Унгене.
По сведениям, о предположенном движении за границу, полученным из Кишинева, оказывается, что бóльшая часть войск будет направлена пешим порядком, ввиду слабой провозоспособности румынских железных дорог. Но при этом выступление войск эшелонами растянуто на такое продолжительное время, что не могу не подивиться чрезмерной медлительности, зная энергичный характер нашего главнокомандующего. Я счел необходимым даже телеграфировать ему в этом смысле, но получил ответ, что сделанного расчета изменить уже невозможно. Крайне будет прискорбно, если с самого начала действий мы не покажем энергии и решительности. Сегодня я докладывал об этом государю, но отсюда трудно направлять распоряжения главнокомандующего; приходится отложить разъяснение вопроса до прибытия нашего в Кишинев.
