Несмотря на это наступление, ОМДС по-прежнему выполняло свои функции как инструмент клерикальной дисциплины и центр исламского правового и доктринального авторитета. В 1889 г. оно контролировало 4254 прихода, где 7203 клирика обслуживали примерно 3,5 миллиона мусульман. Согласно обзору, опубликованному к столетнему юбилею учреждения, между 1836 и 1889 г. оно выдало официальные лицензии 13 927 лицам (то есть в среднем их получало примерно 263 человека в год). В 1880‐х гг. оно рассматривало около 1200 дел в год. Большинство их касалось непосредственно проверки и сертификации клириков и разрешения их конфликтов друг с другом и с непокорными прихожанами. Но оно также ежегодно разбирало от 200 до 250 тяжб о наследстве с участием клириков и мирян и около 150 дел о разводе
[551].
Хотя церковь и многие губернские властные органы обратились против ОМДС, в начале ХХ в. оно фактически углубило свое влияние на жизнь мусульман на местах, опираясь на растущий бюджет и улучшенные средства коммуникации, транспорта и бюрократического делопроизводства. Клирики, связанные с ОМДС, через печатные брошюры и один журнал убеждали подвластных им улемов и мирян признавать субординацию и уважать данные государством права и обязанности лицензированных авторитетов. Возросшие возможности дисциплинировать общины мечетей и вмешиваться в их дела позволяли ОМДС вести верующих в новом направлении, подчеркивая более однородный характер интерпретации исламского права и расписания молитв и праздников, хотя оно и не смогло в полной мере принудить к исполнению своих требований
[552].
Таким образом, мусульманские миряне и клирики стремились уменьшить свою зависимость от ОМДС (и аналогичных органов), но не могли полностью порвать с государством. Соглашаясь с участием государства в исламских делах, они пытались влиять на форму этого участия. Реформисты не только призывали государство к поддержке духовенства и школ, но и придавали ему решающую роль в разрешении внутриобщинных и внутрисемейных конфликтов
[553]. Хотя во многих регионах значительно усилилось напряжение между местными мусульманскими общинами и государственными властями, мусульмане по-прежнему полагались на некоторые формы полицейского вмешательства.
Кое-где, возможно, это отношение усилилось из‐за раскола общин по поколенческим и идеологическим границам. Ученики медресе бунтовали против своих учителей и увлекались левым радикализмом. Как показал Дюдуаньон, мусульманские активисты избрали новой мишенью народные традиции; они выделяли праздники вроде «дня плуга» (сабантуй) и пышные свадьбы, иногда предлагая праздновать вместо этого день рождения Пророка в качестве более экономной альтернативы. Раскол между «реформистами» и их противниками увеличился, когда из‐за границы вернулись исламские ученые нового поколения (яшлар) и стали бороться со старшими имамами (и их покровителями) за должности в мечетях Поволжья. Эти конфликты, раздувавшиеся суровым тоном периодической печати, обострились после 1910 г., когда мусульман исключили из имперской парламентской системы
[554].
Однако мусульмане не были готовы отказаться от государства как потенциального союзника в деле утверждения исламской ортодоксии и дисциплинирования общины. К царским властям обращались даже такие активисты, как Габига Валиуллина, вдова сельского муллы из Казанской губернии. В прошении, поданном в 1910 г., она указывала, что после смерти мужа в 1897 г. она бесплатно преподавала религию 25–30 мусульманским девочкам у себя на дому. Но местный указной мулла обратился в полицию, чтобы та приказала Валиуллиной прекратить уроки, потому что, по ее словам, из‐за этих уроков мулла лишился платы за обучение от родителей девочек. Она просила, чтобы государство дало ей возможность продолжать свою деятельность и защитило от жадного муллы
[555].
Кроме того, после 1905 г. царские власти и мусульмане имели новые мотивы для стремления к взаимному приспособлению. В 1910 г. Столыпин как министр внутренних дел и председатель Государственного совета побуждал чиновников разыскивать турецких эмиссаров, ищущих поддержки для «единства всего мусульманского мира», отмечая в особенности угрозу «татарско-мусульманского движения» и его «центра» на Волге. Муллы научились использовать в своих интересах эту озабоченность властей революцией и панисламизмом. Многие выставляли своих врагов революционерами, обеспечивая полицию доносами, влекущими за собой преследование и закрытие горстки реформистских медресе
[556]. Вопреки неконкретным призывам основать империю на национальном фундаменте, ни церковь, ни чиновники какого-либо министерства никогда не приобретали полного контроля над царской политикой.
