* * *
Успехи – и пределы возможностей – царской конфессиональной системы обнаружились во время Первой мировой войны. Конфликт оказался чем-то бóльшим, нежели очередная русско-турецкая война, стравившая мусульманских подданных царя с мусульманами Османской империи. Для элит, знакомых с панисламистскими идеями, война предоставляла возможность реализовать антиколониальные амбиции. Еще важнее, что России в ее роли хранителя ислама бросила вызов другая европейская держава. Немцы в союзе с Османами обращались к мусульманским народам империй-соперниц – Великобритании, Франции и России. Султан и халиф из Стамбула приказывал мусульманам вести джихад против их врагов, а немецкая боевая песня (в сочинении которой участвовали востоковеды) призывала на битву «мусульманских товарищей»: «Я христианин, а ты мусульманин, / Но это не беда! Нам суждена победа, / Наше счастье – не мечта!»
[575] К 1915 г. немцы разработали планы организации лагерей военнопленных для подготовки пленников-мусульман к участию в военных действиях против их бывших хозяев
[576].
Имам из одного такого лагеря в Германии знал русский и другие языки многих пленных, прибывших с восточного фронта. Дело в том, что этот имам был родом из Сибири. Теперь Абдуррашид Ибрагимов служил османам и немцам, сочиняя для них проповеди и другие тексты, но в прошлом был в России религиозным ученым. В течение четырех лет он служил судьей при ОМДС. Когда его глава, муфтий Султанов, в 1893 г. отправился в хадж, Ибрагимов в течение восьми месяцев исполнял обязанности муфтия. Он был одним из критиков муфтия и заявлял: «Он не знает ни религии, ни шариата, и не умеет ни читать, ни писать»
[577]. Впоследствии Ибрагимов опубликовал свою критику Султанова и царской политики в целом, и из относительно безопасного Стамбула призывал мусульман эмигрировать из России. Но его критический текст контрабандой проник в Россию, и МИД надавило на Стамбул, требуя его выдачи. Однако Ибрагимов вел подвижный образ жизни и много путешествовал. Несмотря на кратковременный арест в Одессе, он присоединился к мусульманскому политическому движению, начавшемуся в 1905 г. Он агитировал за мусульманскую солидарность в Японии, а в 1907 г. даже вернулся в Уфу, где обнаружил ОМДС «в состоянии безжизненного трупа»
[578].
Геополитические перемены, связанные с Первой мировой войной, подтачивали конфессиональную систему царского режима и открыли новые возможности для людей вроде Ибрагимова. За поддержкой в защите прав российских мусульман он обратился сначала к османам, потом к немцам. В конце войны он апеллировал к американскому президенту Вудро Вильсону и римскому папе, которого умолял: «Прошу Вас как лидера христианского мира противодействовать этим бесчеловечным действиям [русских]»
[579]. Далеко не только Ибрагимов прокладывал курс за пределы царской империи. Другие видные мусульмане вверяли свою судьбу различным государствам, возникшим из пепла Османской империи, и даже становились ведущими идеологами турецкого национализма – в частности, Юсуф Акчурин из Казани, ставший в современной Турции иконой национализма под именем Юсуф Акчура
[580].
Элитарии вроде Ибрагимова и Акчуры воспользовались войной, чтобы с помощью германского и османского государств продвигать свои панисламистские и пантюркистские идеи, но условия в России военного времени затрудняли их апелляции к мусульманам империи. Большинство из этих мусульман по-прежнему стремились выжить внутри России, хотя на разных регионах война отражалась по-разному. Мусульмане европейских и сибирских губерний поставляли призывников, и военные действия глубоко проникли на Кавказ. Население степи и Туркестана по-прежнему было освобождено от воинской повинности: они получили эту льготу в основном в период завоевания и сохранили ее благодаря тому, что имперские бюрократы сомневались в их полезности на поле боя.
В 1916 г. ситуация изменилась. Правительство, остро нуждаясь в рабочей силе, попыталось призвать около полумиллиона мужчин из степи и Туркестана на службу в трудовые отряды за линией фронта. Местное население ответило на призывную кампанию различными формами протеста – от уклонения до мятежа. По мере того как сопротивление распространялось из городов в степь, правительство теряло контроль над обширными полосами земли. Мятежники нападали на русских поселенцев и чиновников. Царские войска раздали оружие славянским поселенцам, и официально поддержанные карательные экспедиции привели к уничтожению или изгнанию десятков тысяч мужчин, женщин и детей. Историки указывают, что это насилие стало кульминацией тянувшегося десятилетиями конфликта за землю и другие ресурсы. Они также видят в нем отражение межэтнических трений в недрах имперского общества
[581].
При более пристальном взгляде на формы, которые приняло это насилие, можно увидеть еще один аспект. Хотя мятежники иногда нападали на русских гражданских лиц и чиновников, на ранней стадии их жертвами становились прежде всего «туземные» чиновники, иногда и духовные лица
[582]. Восстание выявило слабость местных элит, знатных людей – таких, как изображенный на ил. 8 аксакал, – через которых правительство управляло этими территориями. Опора режима на посредников в степи и Туркестане рухнула, и это служит примером неустойчивости стремления к аккомодации – и взаимной выгоде – у мусульман и царских властей. В прошлом враждебность народа к этим посредникам была выгодна в первую очередь империи. Мусульмане в своей повседневной жизни больше занимались борьбой друг с другом, чем с режимом. Но риск для этих лиц можно сопоставить с тем, которому подвергались аналогичные посредники между имперскими правителями и местными политическими группировками в других странах. Как заметил Рональд Робинсон, «чрезмерные уступки в чувствительных вопросах могли бы подорвать основу их авторитета и свести к нулю их вынужденные контракты с Европой»
[583].
