Война ослабила возможности империи по непрямому управлению через эти элиты, но в 1916 г. полного разрыва с имперским прошлым не произошло. Восстания не всегда означали отрицание имперского подхода к исламу. Обе стороны по-прежнему апеллировали к исламу для легитимации своих притязаний. Некоторые улемы санкционировали акты насилия против государства, его местных чиновников и поселенцев, но другие муллы совместно с царскими чиновниками осуждали беспорядки как нарушение шариата
[584].
Эта интерпретация государства и исламских институтов сохранилась и даже пережила царский режим. Его падение не повлекло за собой ликвидацию прежних правовых практик и не прекратило конфликтов между мусульманами. Значительное число славянских поселенцев и местные социалисты рассчитывали на продолжение русского политического доминирования над местными мусульманами. Большевистский переворот повлек за собой насилие, голод и эмиграцию, но между собой сражались не только русские и туркестанцы. Местные реформисты – джадиды, или, как их чаще называли, «молодежь» (яшлар) – заключили альянс с некоторыми элементами советской власти. Для джадидов это означало государство на основе их реформистской интерпретации шариата и военную мощь против их более многочисленных оппонентов. Бухарская Республика между 1920 и 1924 г. управлялась согласно джадидской версии шариата; там провозгласили равенство полов, власть молодых и социалистическое будущее.
С крушением старого порядка изменилось многое, но не география. После 1917 г. политические деятели, боровшиеся за восстановление империи, были вынуждены смириться с фактом, что соседние государства все еще так или иначе идентифицировали себя с исламом. Кроме того, по мере того как явно рушились надежды на социалистическую революцию в Европе, большевики обращали взгляд на колониальный Восток. В особенности же мусульманский мир, хотя и «отсталый», казался готовым к освобождению при поддержке Советов
[585].
Советская власть унаследовала нечто большее, чем геополитическое окружение империи Романовых. Поиск авторитетных лидеров, не говоря о штатных кадрах для растущей Коммунистической партии и государственной бюрократии, возобновил прежние возможности сотрудничества с улемами. Советская власть и мусульмане продолжили шедшие с царских времен поиски точек соприкосновения, но уже в новом идеологическом контексте. Некоторые мусульмане еще при старом режиме заняли левые позиции. Другие увидели в неопределенных лозунгах нового режима некоторое сходство с исламом и решили сотрудничать с ним на основе подобных принципов
[586]. Ментальные горизонты мусульман также испытали влияние этатизма имперского общества – того, что Питер Холквист назвал его склонностью «идеализировать государство как таковое и как инструмент для осуществления всех его собственных заветных мечтаний». Кроме того, мусульмане имели огромный опыт переделки государственных институтов под себя
[587].
Таким образом, мусульмане и советское государство непосредственно опирались на институциональное наследие царей. Хотя большевистское правительство нарезало Центральную Азию на национальные республики в рамках федеративной системы (положив конец бухарскому эксперименту), оно сохранило многие исламские институты имперской России и даже назначило туда старые кадры
[588]. В 1923 г. оно разрешило переучредить официальную исламскую иерархию в Уфе. Муфтием стал бывший судья ОМДС Ризаиддин Фахреддинов (Рида’аддин Фахраддин оглы). Оно было переименовано в Духовное управление мусульман России и Сибири и возродило многие функции своего предшественника, но стало играть еще более важную роль в качестве представителя советского государства перед иностранными мусульманами. Повсеместно продолжали существовать, а в некоторых местах даже процветали исламские суды и школы. Государство восстановило вакфы в Центральной Азии и в знак символического отвержения старого режима вернуло религиозным лидерам в Уфе древнюю копию Корана, захваченную в Ташкенте царскими военными властями. Местные власти нападали на некоторые мусульманские общины в ходе антирелигиозных кампаний, но до 1929 г. гонения не были систематическими. Для большевиков стержнем старого режима была православная церковь, а ислам представлял силу, которую следовало победить более постепенными методами, особенно принимая во внимание возможность разжечь пламя революции в Персии и Афганистане и слабость советского контроля в мусульманских регионах бывшей царской империи.
В то же время молодое советское государство, подобно своему имперскому предшественнику, по-прежнему имело много общего с другими мусульманскими правительствами. Многие послевоенные государства во имя модернизации боролись с исламскими институтами и авторитетами, ограничивая их контроль в правовой и образовательной областях и урезая материальные ресурсы. Новое турецкое государство во многих отношениях было жестче ленинского правительства. Шериф Мардин сравнил политику Турецкой Республики в 1920‐х гг. с «секулярным якобинством»
[589]. Правительство Кемаля Ататюрка ликвидировало халифат, должность шейх-уль-ислама и Министерство религиозных дел и вакфов. Оно закрыло исламские суды и медресе и разогнало их служащих. Режим Кемаля не только запретил суфийские братства, подозреваемые в антигосударственных мятежах, но и боролся с местами поклонения – такими, как гробницы и мавзолеи святых. Республиканское правительство Турции сделало обязательным светское начальное образование, ввело светские кодексы законов и запретило официальное использование религиозных титулов – таких, как «мулла». Министерство образования контролировало обучение имамов и проповедников, Департамент религиозных дел надзирал над «всем, что касается верований и ритуалов ислама», а теологический факультет Стамбульского университета разрабатывал различные реформистские положения, включая использование турецкого перевода Корана
[590]. В 1930‐е гг. сталинский режим догнал своего соседа и превзошел его дисциплинарные меры в отношении мусульманских авторитетов, развязав кровавую кампанию казней, закрытия мечетей и медресе, депортаций и переселений.
