Эта процедура выборов местного религиозного лидера оставляла многие сообщества расколотыми, как и в селе Ура, где избрание Хабибуллы Хусеинова привело к крупнейшему социальному и религиозному конфликту. Относительно привилегированный статус улемов, включавший потенциальное освобождение от налогов (если община была готова взять это бремя на себя), а для высших должностей – личный иммунитет от рекрутского набора и телесного наказания, способствовал превращению этого статуса в предмет соперничества между родителями, стремившимися получше устроить своих сыновей. Поэтому улемские семьи выдвигали наследственные притязания на эти должности. Перед отставкой муллы пытались выдвинуть своих сыновей в преемники, а дочерей выдавали замуж в семьи других клириков
[169].
Но сын не всегда наследовал репутацию своего отца. Миряне могли выступать против такого непотизма, даже когда их собственные сыновья не имели шансов победить в борьбе за эти должности
[170]. С точки зрения меньшинства представителей многих этих общин, человека могли незаслуженно избрать на должность учителя или имама благодаря его семейным связям или общественному весу бая, а не благодаря его характеру, благочестию, познаниям в исламских религиозных науках и преданности шариату.
Приходские раздоры особенно негативно влияли на верующих, когда община должна была собраться в мечети или на кладбище на совместную молитву, а некоторые клирики или миряне пренебрегали этим, мешали или как-то еще вредили проведению ритуала. Мусульмане, втянутые в тяжбы о денежных делах или брачных контрактах, слишком хорошо знали, как конфликтные социальные отношения могут отвлечь верующего от его моральных и правовых обязательств. Трения, возникавшие из‐за вражды между имамами и их прихожанами, угрожали исламскому императиву общинной жизни. При ежедневных и пятничных общинных молитвах эти раздоры проявлялись особенно ярко.
Большинство конфликтов возникало из‐за того, что прихожане настаивали на правильности своего собственного понимания шариата. Мусульмане, посылавшие жалобы царским властям и исламским иерархам, считали индивидуальную молитву неполноценным суррогатом коллективной молитвы в мечети. Пренебрежение молитвой и постом ставило под угрозу общину в целом, навлекая Божье возмездие в форме ужасных людских страданий. Также споры возникали вокруг легалистского понимания ритуалов перехода – таких, как наречение ребенка мусульманским именем. Различие понятий о правовых обязательствах по поводу смерти и погребения, по-видимому, провоцировало наиболее острые конфликты, поскольку родственники умершего спорили с клириками по поводу ритуалов, которые могли бы повлиять на посмертное наказание или награду для дорогого им человека. Крестьяне и горожане рассуждали о том, что тяжесть проблем в их общинах мечетей требует урегулирования на более высоком уровне. Некоторые пытались поведать самому царю о проявлениях несправедливости и аморальности в селах; многие другие регулярно пытались дисциплинировать своего имама, прося о вмешательстве местные суды и начальство
[171].
С точки зрения мирян и мирянок, на мусульманских ученых и имамах лежало особое бремя. Прихожане хотели, чтобы те через обучение и своим личным примером воспитывали такую форму благочестия, которая была бы созвучна ценностям общины. Сельская хроника сохранила неприглядный портрет муллы по имени Шарафаддин, жившего вовсе не по этим стандартам: «У него завитая борода, и он имам, но не находит времени ни для медресе, ни для общинной молитвы. Он всецело занят множеством других дел и двумя своими женами, они рады этим занятиям, а есть еще и третья жена». В 1832 г. жители села Верхняя Ядыгерь в Казанском уезде сообщили местным властям и ОМДС, что слабости указного муллы могут привести к тяжелым последствиям. Тридцать девять мужчин – жителей села в своем прошении выражали крайнее разочарование Лупманом Фаткуллиным, сожалея, что восемь лет назад выбрали его муллой. Они заявляли, что Фаткуллин не появлялся в мечети для руководства пятью ежедневными молитвами. Без муллы-руководителя молитвами в мечети крестьяне были вынуждены молиться каждый отдельно у себя дома или на работе. А мечеть оставалась пустой и «без богомоленного народного собрания»
[172].
Чтобы подчеркнуть серьезность подобного небрежения, просители добавляли, что в этой ситуации крестьяне лишились возможности вместе молиться «за спасение всемилостивейшего государя нашего и за все относящиеся до общего блага». Фаткуллин не занимался религиозным образованием сельских детей, и они оставались в невежестве относительно основ веры. Он донимал «прихожан особенно желающих исполнит… богомоление», ругая мужчин и «даже женщин» «неблагопристойними ругательными словами». Просители протестовали против фаткуллинского запрета жителям соседней деревни посещать молитвы в Верхней Ядыгери
[173]. Кроме того, этот мулла демонстрировал неуважение к погребальным обрядам: просители отмечали, что хотя правительство требовало после смерти ждать три дня до погребения, Фаткуллин ждал до пятнадцати дней, чтобы упокоить мертвых в могилах.
Просители также указывали, что он не выполняет обязанности по предотвращению брачных сговоров, налагавших на родственников невесты выплату чрезмерного калыма. Более того, ему удавалось брать себе долю от этих раздутых сумм при оформлении как браков, так и разводов. Наконец, в жалобе утверждалось, что Фаткуллин время от времени пропадает из села и не дает никаких объяснений прихожанам. Все эти огрехи влияли на отношения не только между прихожанами и имамом, но и между прихожанами и Богом. Они объясняли, что чувствуют «божье наказание» в форме бывшей недавно в окрестностях их селения опасной болезни холеры, потому что не могли творить общинную молитву из‐за личных слабостей Фаткуллина
[174].
