Спор об абдрешитовском «пении» усилил напряжение в общине, которая уже была взволнована ожесточенным соперничеством за религиозное лидерство. Байбеков в своей жалобе называл многих членов общины, которые приняли это пение, «своими» прихожанами. Та сельская фракция, которая ранее была лояльна к Байбекову, видимо, переориентировалась на религиозный авторитет «поющего» муллы, присоединившись к «его [Абдрешитова] прихожанам». Согласно его оппоненту, это было последним эпизодом в серии конфликтов между двумя муллами. Байбеков жаловался, что это было также очередным примером тех споров и «противозаконных поступков», несоответствующих «Богоугодному заведению», что Абдрешитов ввел в этой мечети. В конце концов Байбеков обратился в полицию и попросил ее действовать совместно с ОМДС, потому что ни он сам, ни прихожане, оставшиеся враждебными новой практике, не могли убедить Абдрешитова и его последователей ни отступиться, ни даже объяснить, на каком авторитете они основывают исполнение этого «нововведения, что противно нашему закону»
[194].
Когда местные власти расследовали этот конфликт по поручению ОМДС, они обнаружили, что община готова переложить ответственность с себя на двух соперничавших мулл, Байбекова и Абдрешитова. Хотя многие стали петь молитвы, крестьяне в коллективном свидетельстве говорили о своем невежестве в таких вопросах. Эти жители указывали, что «справедливо ли эти им учение мы сего не знаем хотя некоторые из нас и знают читать по магометанскому языку, но как у нас муллы определяются по испытанию Оренбургского духовного Собрания то мы и должны слушать их наставления как знающих более нас закон».
Они также заявляли, что несогласие между двумя сельскими священнослужителями, которые долгое время руководили молитвами в мечети отдельно друг от друга, вызвало отчуждение и непонимание у многих членов общины, так что «многие крестьян даже оставляли богослужение»
[195].
В то время как жители Татарского Канадея ссылались на своих враждовавших имамов, Абдрешитов защищал легитимность новой формы молитвы, указывая, что этот новый «порядок» не им самим придуман, а введен одним приезжим из Коканда, города в Ферганской долине в Трансоксиане, по имени Хусейн Мамабеев. В первый раз по ходу расследования Абдрешитов называл это коллективное пение зикром, поминанием имени Бога. Во всем исламском мире поминание Бога лежит в основе суфийского духовного пути. Руководства по благочестивой жизни устанавливали особые правила для поведения суфия-мистика, стремившегося приблизиться к Богу, призывая Божественное Имя. Члены многих суфийских братств практиковали зикр, но не соглашались в том, делать ли это молча или вслух. При учителях братства Накшбандийя в XIV веке нормой стал молчаливый зикр. Споры об идеальном способе концентрации на Боге все еще разделяли братство, хотя многие суфии ассоциировали молчаливый зикр с «трезвостью, строгостью и воздержанием» братства, которое подчеркивало строгую приверженность шариату, словам и делам Пророка.
Защищая эту накшбандийскую позицию, ОМДС при Сулейманове постановило, что этот «порядок произносить молитвы на голос» был «в совершенную противность Шаригата». Оно провозгласило тех, кто не хотел отказаться от этого ритуала, «отступников от Шаригата». Более того, оно указало властям, что нужно преграждать таким людям доступ в мечеть для совершения молитв
[196].
Стражи закона не всегда получали поддержку государства в своих попытках искоренить «ложные учения». В 1843 г. старший ахунд оренбургской Соборной мечети написал губернатору донос на своих прихожан. Абдрауф Абдулсалимов жаловался, что торговцы из Пензенской губернии собираются с местными мусульманами в течение месяца Рамадан в доме одного из этих торговцев. Там, по заявлению Абдулсалимова, некто, называвший себя указным муллой из Пензы, руководил общинными молитвами абдулсалимовских прихожан. Эти прихожане также решили составить документ, где называли этого приезжего «помощником» Абдулсалимова без ведома и согласия последнего. Абдулсалимов также заявлял, что эти прихожане и приезжий из Пензы одновременно отказывались посещать молитвы в Соборной мечети, тем самым пренебрегая долгом каждого верующего. В конце концов старший ахунд добавлял к этим обвинениям в религиозном нонконформизме одно заявление, имевшее целью поднять тревогу: непосещение мечети этими людьми имело и оттенок политической нелояльности. Эти заблуждавшиеся мусульмане не пришли по приглашению оренбургского генерал-губернатора на «благодарственный молебен» в честь рождения сына у великой княжны Марии Александровны (жены будущего царя Александра II)
[197].
Хотя Абулсалимов проявил здравый политический инстинкт, обратившись к администрации с аргументами такого рода, власти восприняли его обвинения скорее как мелкую докуку, нежели призыв бить тревогу из‐за отношения мусульман к династии. Эта реакция, возможно, была нехарактерно спокойной для царского чиновничества. Однако в его поведении, видимо, проявился скептицизм, выработанный опытом работы с такими формами доносов, которые становились шаблонным общим местом: записка от губернского чиновника предупреждала ахунда, чтобы он «на будущее время не обременял Правление подобными донесениями»
[198]. Но губернское начальство не отбросило полностью эти обвинения.
Оно постановило, что учреждением, ответственным за расследование по аналогичным запросам, должно быть ОМДС.
В ходе расследования, проводившегося ОМДС, мулла по имени Нигаметулла Абдрахимов – тот, кого обвинили в руководстве нелегальными общинными молитвами в частном доме – подал опровержение абдусалимовского «доноса». Согласно объяснению Абдрахимова, оказалось, что он все же был указным муллой из одного села в Касимовском уезде Пензенской губернии, но при этом не руководил молитвами других людей в доме торговца, «зная закон, строго воспрещающий таковые дела». Он и другие несколько раз собирались там по вечерам во время Рамадана послушать, как читает Коран один приезжий бухарец, выучивший священный текст наизусть (и заслуживший этим титул хафиз). Тот факт, что Абдрахимов защищал себя и других слушателей чтений, всплыл из‐за открытия того, что генерал-губернатор сместил ахунда с должности за нарушения, по-видимому, не связанные с его недавними обвинениями: оренбургский полицмейстер ссылался в рапорте на «нетрезвую жизнь и бурные поступки» Абдулсалимова. В другом прошении от торговцев, присутствовавших на чтениях Корана, упоминалось, что Абдулсалимов никогда не приглашал их посетить молебны за царскую семью. Более того, они обвиняли самого Абдулсалимова в том, что он редко руководил пятью ежедневными молитвами и сам молился, «поручая это другим лицом недостойным сего звания». Эти члены общины Соборной мечети также указывали на то, что поведение Абдулсалимова с ранней юности было отмечено «не благопристойными поступками» и «не достаточным образованием». Они добавляли, что он занял свою должность только благодаря содействию своего отца, покойного оренбургского муфтия Габдрахимова
[199].
