Сулейманов подтверждал, что имам обязан искать примирения, и ставил новые препятствия для неформального и одностороннего расторжения брака. Когда супруги примирялись путем подписания соглашения, имам из прихода мужа должен был в присутствии свидетелей записать его условия, собрав подписи сторон и свидетелей. Имам также должен был наблюдать за разводом «хуль», когда женщина расторгала брак путем выплаты компенсации мужу. Более того, имамы теперь должны были перед свидетелями проводить ритуал развода по односторонней инициативе мужа. Только выплатив жене остаток калыма, выждав определенный срок и даровав ей права, связанные с разводом (в частности, право снова выйти замуж), муж получал разрешение на такой развод, а имаму следовало сделать соответствующую запись об этом. Клирики должны были удостовериться, что разведенные супруги больше не живут вместе, будь то добровольно или по принуждению, и доложить ОМДС «в случае их упорства». Как и проект Голицына, правила Сулейманова заканчивались тем, что грозили нарушителям государственной дубиной: «Если мусульмане и их имамы будут поступать по упорству противно вышеизложенным пунктам, то виновные будут преданы суду, на основании общих законов уголовных и исправительных»
[239].
Для выполнения этих новых обязанностей Сулейманов обеспечил расширение полномочий государственно лицензированному «магометанскому духовенству». Мулла как хранитель хорошо организованной семьи, подчиненной исламской ортодоксии, приобретал инструменты принуждения, заимствованные у модернизирующегося бюрократического государства. В начале правления Николая I режим предпринял шаги по переопределению статуса официальных клириков всех конфессий. Законодательство отражало сохранение неопределенности в вопросе о предоставлении духовенству полномочий применять исламское право в самой полной мере. Но, вопреки недовольству некоторых губернских комментаторов расширением полномочий улемов, в сентябре 1828 г. Сенат постановил выпустить для мусульманских клириков приходские метрические книги, где они регистрировали бы рождения, смерти, браки и разводы. Приходская метрическая книга, впервые введенная для православной церкви Петром Великим, к концу XVIII в. стала инструментом систематического церковного делопроизводства. Она обеспечила служителей церкви новым средством контроля над мирянами и выявления нарушений канонов и правил брака и развода и расширила сферу влияния церкви в православных приходах
[240].
Власти предлагали использовать такие же книги для сбора информации о подданных-мусульманах. Армии и полиции недоставало записей о возрастах рекрутов и преступников. Более того, Сенат, делегируя полномочия мусульманским клирикам, отмечал, что из‐за отсутствия данных сложилась ситуация, когда «и сами Магометане в их исках могут лишаться справедливой защиты законов»
[241]. Одну копию метрической книги муллы хранили в мечети, а другую отправляли в губернскую администрацию. Затем книги передавались на хранение в ОМДС и становились доступными для статистических комитетов внутри бюрократической системы.
Метрические книги стали инструментом стандартизации и образовали архив, который позволял властям проверять соответствие новым правилам в каждой махалле. С июня 1849 г. мулл наказывали за бракосочетание несовершеннолетних супругов шестимесячным тюремным заключением. Более пристальное внимание к документированию исламских ритуалов также помогало ОМДС ограничить практику полигамии. Сулейманов постановил, что мужчина может иметь больше одной жены, но не больше четырех, и только когда местные власти могут подтвердить, что такой муж «имеет причины, содержать жен может безукоризненно и справедливо, и что первую жену не обижал»
[242]. Новая практика регистрации увеличила возможности мусульманских клириков по борьбе с похищениями невест, внебрачным сожительством, присвоением духовной власти мирянами и с другими практиками, несовместимыми с развивавшимися понятиями ханафитской ортодоксии.
Миряне также могли использовать в своих интересах инструменты модернизировавшегося николаевского государства. Общинники обнаруживали в расширяющихся институтах империи новые площадки для выдвижения религиозных требований. Родители-мусульмане прибегали к светским учреждениям для утверждения своей власти над детьми. В 1830 г. правительство пересмотрело юрисдикцию светских судов в спорах между мусульманскими родителями и детьми. Внимание Санкт-Петербурга привлек случай, когда туркменка по имени Джуман Ниазова из Астраханской губернии подала жалобу в совестный суд против двух дочерей, которые вышли замуж без ее согласия. Сенат заметил, что такие случаи обычно относятся к юрисдикции этого суда – гражданского форума, где родители могут привлечь детей к ответу; но он заявил, что это неподходящее учреждение для разрешения конфликта Ниазовой с ее дочерями, утверждая, что тяжущиеся «не зная Российского языка, не понимают Российских законов». Сенат постановил для всей империи, что «помянутое дело Трухменки Ниязовой с детьми ее, равномерно и другие подобные сему дела, предоставляемы были рассмотрению и решению Магометанского Духовенства по их обрядам и законам»
[243].
Подобные диспуты о юрисдикции в семейных делах возбуждали более общие вопросы об авторитете в исламе. В 1833 г. министр юстиции захотел прояснить области юрисдикции исламских учреждений в Крыму и Уфе, обнаружив, что суд в Дагестане на Северном Кавказе обратился непосредственно в эти учреждения за решением по делу с участием мусульман. Власти встревожились, что местный суд ищет руководства у этих органов в вопросе о легальности браков между суннитами и шиитами, не консультируясь с другими государственными учреждениями. Опасаясь, что иерархи в Крыму и Уфе возьмут на себя независимые законодательные полномочия, Сенат запретил местным судам сноситься с ними напрямую «в таких случаях, в которых существующие законы оказываются недостаточными для решений дел». Тот же указ назначал государственных чиновников, а не муфтиев, арбитрами в делах из областей, которые еще не были охвачены правительственными мерами ad hoc, относящимися к законодательству об исламе
[244].
