Затем Салиховой удалось убедить местного ахунда развести ее, но муж стремился к примирению. Он клялся покончить со своим «пьянством, буйством и прочими законопротивными поступками», и Салихова согласилась, «из сожаления детей своих», вновь выйти за своего мужа «по долгу Алкорана». Но в этот раз она заключила с ним брачный контракт. В него входил пункт об автоматическом разводе (та’лик аль-талак), в случае если муж не сдержит слова
[257].
Но, как жаловалась Салихова, жизнь ее мужа стала еще более «развратной», он начал бить ее и затем выгнал из дома. Она просила, чтобы ее казус был рассмотрен «по долгу магометанского закона чрез Духовнаго Чиновника», и снова ссылалась на свой контракт и клятву на Коране. Тот же клирик, который развел Салихову с мужем в первый раз, удовлетворил ее прошение о втором разводе, но неясно, какую роль сыграли в этом брачный контракт, прошение и инструкции из Уфы или Санкт-Петербурга. В последующем отчете ахунд Ахметчи Абзитаров ссылался только на «причинение ей мужем ея несносных жестоких побой»; ОМДС выразило согласие с его решением дать ей новый развод
[258].
Аналогичным образом женщина из города Стерлитамака в конце 1840‐х гг. обратилась к муфтию Сулейманову с просьбой о расследовании дела ее мужа, который, по словам заявительницы, подвергал ее «разным обидам, [и] побоям» и отказался платить остаток обещанного ей калыма. В феврале 1849 г. Сулейманов приказал местному ахунду «произвесть на основании магометанского закона между просительницы и мужа ея при избранных самими ими с обеих сторон медиятерах (посредниках) справедливое на татарском диалекте разбирательство». Он предписал судье «склонить их к примирению и добровольной сделке» и довести до их сведения, «что дальнейшая тяжба не принесет им ни малейшей пользы, а только вовлечет в невозвратные убытки»
[259].
Само количество прошений о разводе, поданных мусульманами в адрес властей в Уфе и Санкт-Петербурге, говорит о том, что процедура апелляции позволила многим женщинам положить конец несчастливым бракам или как минимум пересмотреть их условия. Даже безрезультатные апелляции могли привлечь третью сторону как посредника в конфликте. Более того, переговоры при посредничестве третьей стороны зачастую приводили к разводу «хуль», когда жена платила мужу компенсацию (или отказывалась от претензий на обещанные ей выплаты).
Чаще мусульман в Российской империи разводились только евреи. В 1857 г. ОМДС зарегистрировало 27 275 браков и 3483 развода, то есть 127 разводов на 1000 браков
[260]. В 1866 г. в Уфимской губернии состоялся 1581 развод, из них в 268 случаях муж отказывался от жены (талак), а в 1313 случаях супруги приходили к некоему соглашению (хуль)
[261]. В одном таком случае, имевшем место в городе Троицке Оренбургской губернии в 1854 г., одна казашка обратилась к муфтию Сулейманову с просьбой рассудить ее спор с мужем, который подвергал ее «разным обидам». Сулейманов приказал городскому имаму рассмотреть дело «на основании магометанских правил [и] произвесть между супругами при избранных сами ими медиатерах разбирательство стараясь при том склонить их к примирению и добровольной сделке». Имам в ответ написал в ОМДС, что муж согласен развестись с женой в обмен на пять лошадей
[262].
Многие женщины успешно апеллировали к исламскому духовенству, требуя вразумить жестоких мужей, защитить свою честь или начать процедуру развода. Но некоторые аспекты государственного права иногда осложняли эти попытки, хотя в конце XIX в. имперские власти уже больше знали о дискуссиях вокруг прав мусульманских женщин. В 1888 г. жительница города Каргалы в Оренбургском уезде по имени Бибилатифа Темирнеева просила ОМДС «расторгнуть» ее брак с человеком, которого местная община и уездный суд обвинили в конокрадстве и сослали в Сибирь. Она жаловалась на «жестокое обращение» со стороны мужа и просила дать ей разрешение «вступить в новый брак, с кем она пожелает». Но поскольку мужа не лишили гражданского статуса, ОМДС постановило, что «брак ее с ним расторгнуть нельзя», хотя женщину не обязали поехать с мужем в ссылку
[263].
Миряне, и мужчины и женщины, использовали эти новые государственные ресурсы, разработанные для организации мусульманской семьи, чтобы дисциплинировать мусульманских клириков. В голицынских и затем сулеймановских инструкциях ясно указывалось, что нарушение установленных в Санкт-Петербурге и Уфе правил брака и развода может стоить имаму его должности и подвести под уголовное преследование. С учетом серьезности таких правонарушений, как соучастие в умыкании невесты или бракосочетание несовершеннолетних и других неправоспособных мусульман, обвинение муллы в нарушении этих директив стало еще одним мощным оружием в руках людей, стремившихся сместить своих соперников. По-видимому, мусульмане наиболее нетерпимо относились к тем имамам и муллам, которые сочетали браком беременных женщин или покрывали внебрачные роды. В 1849 г. в Тобольской губернии доносчик обвинил имама Якуба Кулиаметева в сочетании браком беременной женщины. В другом случае в Вятской губернии крестьянин обвинил муллу в том, что тот провел брачные обряды для беременной женщины и затем записал ребенка, родившегося через три месяца, как «законнорожденного»
[264].
Общины мечетей также избирательно доносили на своих имамов в связи с бракосочетанием мусульман, не достигших минимального брачного возраста (восемнадцать лет для жениха, шестнадцать для невесты), установленного в 1841 г. В течение всего XIX в. ОМДС получало донесения о том, что имамы и родственники все еще устраивают браки между несовершеннолетними детьми
[265]. Как и в христианских и еврейских общинах, многие мусульмане отрицали минимальный возраст, установленный царской бюрократией; и как и в этих других группах, находились сочувствующие клирики, готовые подвергнуть себя риску доноса и уголовного преследования за совершение церемонии.
