Таким образом, Торнау представлял свое «Изложение» как практический справочник по исламскому «гражданскому праву» для администраторов на Кавказе и в других мусульманских регионах. Признавая, что он многим обязан мусульманским ученым Каспийского региона, Торнау предназначал свой справочник в качестве русскоязычного компендиума позитивного права для того, чтобы освободить местные власти от посредничества мусульманских информантов при разборе тяжб в царской полиции и судах
[276].
Торнау, как и Казем-Бек, призывал к более тщательной административной и научной проверке судов исламского права на Кавказе. Выступая в соавторстве, эти ученые критиковали официальное невнимание, вследствие которого мусульманские клирики приобрели широкую автономию в применении исламского права. Они утверждали, что «правительство обязано знать те законоположения по коим управляются в духовном отношении несколько миллионов его подданных». На обвинения, что предлагаемый надзор нарушит принципы терпимости, они возражали: «Желание знать эти законы не есть вмешательство в дела духовные, и если правительство до сих пор не считало такое знание нужным, то думаем, что в этом была политическая с его стороны ошибка»
[277].
Санкт-Петербург так и не реализовал конкретных рекомендаций этого предложения, но чиновники МВД вскоре усвоили более общий взгляд Казем-Бека на важность исламского права для государства. В конце 1849 г. Казем-Бек перешел с преподавательской должности в Казани на другую в Санкт-Петербургском университете и стал работать за кулисами министерства, резюмируя исламские правовые казусы, присылаемые на апелляцию в столицу. И в своей научной работе, и в отчетах министру внутренних дел он постоянно критиковал беспорядок и произвол, искажавшие правовую мысль мусульманских ученых, а значит, и курировавших их работу чиновников. В 1845 г. в своей первой крупной публикации Казем-Бек назвал рост числа противоречий в правовых текстах одной из главных причин этого беспорядка. При подготовке к изданию хорошо известного трактата, основанного на «Хидайя», компендиуме ханафитского права XII в., он столкнулся с крайними трудностями в поисках «вернейшей» копии рукописи. Отмечая «чрезвычайную щекотливость предприятия» и опасаясь «проклятия улемов и факиров», он старался, чтобы его «издание было вернейшее, очищенное от значительных прибавлений и пропусков, без которых, как откровенно признавались здешние улемы, они не видали ни одной такой рукописи». Публикация текста тоже встретила затруднения, потому что, по утверждению Казем-Бека, из‐за жалкого состояния мусульманской печати в Казани много работ вышло с «грубыми ошибками и значительными опущениями»
[278].
В работе Казем-Бека над этим трактатом отразилось и его презрение к тому, что он воспринимал как невежество мусульманских ученых, и стремление снабдить администрацию справочниками по исламскому праву, сопоставимыми с теми, что использовали другие европейские державы. Сомневаясь в ученой квалификации улема своего времени, Казем-Бек перекладывал задачу определения правильности применения шариата на плечи государства. Он отмечал: «Всякий законодатель, приступая к великому делу составления законов, всегда соображается с обычаями края, с духом и наклонностями народа, с его верою и даже суеверием; иначе бы он не мог провести те мысли, на которых он желал устроить свою политику благосостояния народа»
[279]. С этой точки зрения сами мусульмане изменили этому принципу, отступив от строгости своего собственного религиозного права. Поэтому он выступал за то, чтобы царские чиновники и ученые непосредственно обращались к основополагающим текстам исламской юриспруденции.
В Санкт-Петербурге Казем-Бек посвятил большую часть своей научной деятельности отбору и разъяснению исламских текстов по гражданско-правовым темам, например наследование. Его работа должна была позволить самим администраторам «извлечь из них желаемую истину» во благо тяжущихся мусульман, ищущих правосудия у государства. Но та «желаемая истина», которую Казем-Бек извлекал из этих текстов в столичных библиотеках, в существенных аспектах отличалась от местных практик, воззрений на шариат и общей дискреции судей, укорененных в общинах. Отношение Казем-Бека к этим работам весьма напоминало отношение британцев того времени, которые, как показал Майкл Андерсон, смотрели на эти тексты как на «непререкаемые кодексы, а не отдельные комментарии внутри широкого спектра ученых дискуссий»
[280].
Как и прежние российские интерпретаторы ислама, Казем-Бек считал османскую версию исламского права нормативной для всех суннитских мусульман во всех странах. Торнау в своем «Изложении» скомпилировал нормы позитивного права по вопросам вроде развода и наследования, используя как европейскую востоковедческую литературу, так и исламские источники. Торнау отметил сильное влияние более доступных шиитских источников с Кавказа, но представил свою работу как универсально применимую для мусульман во всех областях и даже в других странах
[281]. Казем-Бек же настаивал на строгом следовании ханафитской правовой школе, преобладавшей в Османской империи, поскольку ее предпочитали и султаны, и сунниты Российской империи. Но концепция обязательности следования основополагающим авторитетам ханафитской школы привела его к конфликту с мусульманскими учеными и внутри, и вне поддерживаемой государством исламской иерархии.
В 1850–1860‐х гг. роль консультанта при МВД дала Казем-Беку беспрецедентную возможность оставить свой след в исламской интерпретации права. Действуя из‐за кулис через учреждения министерства, он стремился внедрить свое представление о стандартизированной и однородной ханафитской ортодоксии. В секретном обзоре дел уфимской и крымской иерархий он подтвердил точку зрения, сформировавшуюся у него в ходе прежних исследований: и мусульманские ученые, и миряне отступили от норм, установленных авторитетными ханафитскими текстами. Улемы и местные чиновники нарушали правила судебной процедуры и изучения улик, установленные шариатом, и даже муфтии и другие ученые выносили приговоры, полные ошибок в интерпретации. Противоречия были повсеместны. ОМДС не видело разницы между судьями исламских судов и другими должностями. Казем-Бек отметил, что в делах исламского права судили ученые с титулом ахунда, а в Крыму эту функцию исполняли кадии. Отходя от османской практики, этих судей выбирали не светские правители областей, а другие ученые. Юрисдикции государственного и религиозного права не были ясно отграничены, и ОМДС не могло определить основные функции служителей ислама.
