Комиссия предлагала разрешить казахским общинам выбирать только одного муллу в уезде – административной единице, охватывавшей несколько тысяч кибиток на территории в сотни квадратных километров. Проект также налагал на кандидатов множество ограничений. Мулл следовало выбирать исключительно из «киргизов, русских подданных», не судимых и не находившихся под следствием. Далее, имперским чиновникам от уездного начальника до губернатора предоставлялись широкие, но нечетко определенные дискреционные полномочия утверждать или отменять назначения. Муллы не получали никаких особых привилегий вроде государственного жалованья или освобождения от налогов, и общины, которые хотели взять на себя повинности своих мулл, должны были получить на это разрешение областной администрации. Губернаторам также давались полномочия требовать, чтобы для строительства мечетей, основания религиозных школ и пожертвования денег на эти учреждения испрашивали их согласия.
Надзор духовенства над браками был выделен особо. Комиссия из акмолинских и омских чиновников выступила с критикой противоречий в имперском законодательстве, которое в некоторых местах доверяло муллам контроль над браками казахов, включая ведение официальных метрических книг. Она предлагала, чтобы надзор над браками казахов и ведение метрических книг были переданы российским властям, ссылаясь как на прецедент на аналогичную политику в отношении старообрядцев – раскольников Православной церкви. Члены комиссии видели в этой мере необходимый шаг к наведению порядка в брачной жизни казахов, но отмечали, что их цели не включают защиту нерасторжимости казахского брака. С их точки зрения, институт брака у казахов основывался на принуждении и насилии, а не на согласии невесты, и они осуждали эту практику. Они отмечали, что их целью было «ограждение женщины в киргизской семье» от родственников-мужчин
[360].
По мнению этой комиссии, неуважение воли женщины было главным недостатком казахского брака. Она заключала, что «большинство киргизов считает своих дочерей и вдов за ценный товар и торгует ими». Казахи не признавали, «что закон предоставляет ей право свободного выбора мужа»
[361]. Комиссия объяснила, что казашки редко жалуются на свою долю, хотя некоторые подают иски в суд обычного права. Благодаря настойчивости женщин эти дела иногда доходили до чиновника – уездного начальника, который затем должен был аннулировать брак такого типа на том основании, что он не был официально зарегистрирован.
Комиссия жаловалась, что муллы по сговору отказывают в правах казахским женщинам, тем самым нарушая исламское законодательство, и поддерживала тех чиновников, которые стремились убедить мулл совершать бракосочетания только при согласии невесты, подтвержденном свидетелями. Комиссия также поддерживала требования, выдвинутые ранее некоторыми старейшинами в ходе валихановского опроса о правовых практиках и институтах, о том, чтобы резко сократить роль мулл в организации брачных дел. Вместо мулл заниматься регистрацией рождений, браков и смертей должны были старейшины и администраторы городских округов
[362].
Несмотря на посредническую роль казахских старейшин, комиссия выдвигала предложения, которые в ряде ключевых пунктов согласовали бы казахские брачные практики с имперским брачным законодательством (основанным в своих фундаментальных принципах на православном каноническом праве). По проекту, старейшинам запрещалось заключать брачные сговоры от имени женихов младше восемнадцати лет и невест младше шестнадцати, или когда обе стороны не выразили согласия, или когда родители или другие лица пытались принудить жениха или невесту. Наконец, старейшины были обязаны подтверждать, что благодаря законному разводу или смерти первого мужа ранее замужняя женщина может вступить в новый брак. С точки зрения комиссии такие браки должны были вступить в силу только после того, как участники и необходимые свидетели подпишутся под договором в присутствии старейшины.
В проекте добавлялось, что брачующиеся имеют право при желании попросить муллу или других казахов «для прочтения молитвы». Имперские чиновники не считали этот ритуал обязательным, замечая, что «само по себе не имеет значения для признания законности брака». Комиссия также угрожала уголовным преследованием всем неказахам, исполнявшим религиозные ритуалы при бракосочетании или в других случаях, за «присвоение себе не принадлежащей власти». Развод у казахов, как и брак, относился к юрисдикции обычного, а не исламского права
[363].
Но у законодателей по-прежнему не было единого мнения о роли государства. В 1887 г. степной администратор по фамилии Егоров усовершенствовал рекомендации, предложенные Ибрагимовым и комиссией местных чиновников. Он заявил, что правительство всегда придерживалось «начала веротерпимости, отчего во многом зависело успешное распространение русского владычества в Азии». В меморандуме 1887 г. Егоров указывал на «две главные системы» в политике по отношению к религиозным делам «инородцев». Первая преобладала в европейских губерниях, Сибири и на Кавказе. По этой схеме правительство брало на себя ответственность за назначение и утверждение «духовных лиц», определение их прав, обязанностей, полномочий и юрисдикций. Согласно второй системе, разработанной правительством позже для новых имперских владений в Туркестане, государство рассматривало религиозные дела «инородцев» как «частные отношения». Оно не предоставляло «духовенству никакого официального значения» и не присваивало им никаких прав и обязанностей
[364].
Проект нового степного уложения при консервативном царе Александре III (годы правления 1881–1894) испытал влияние критики «первой системы» политики на ранее интегрированных в империю территориях. Его авторы пришли к заключению, что ислам во всем враждебен государственным интересам. Предоставляя мусульманскому «духовенству» «официальный характер», правительство позволило «укрепление и усиление в среде инородцев терпимых в Империи вероучений, из которых магометанства по существу своему имеет в Христианской земле характер противогосударственный, враждебный»
[365].
Официальное духовенство особенно «невыгодно» влияло на казахов, которые усвоили лишь «некоторые магометанские обряды и воззрения», не противоречившие «исконным обычаям киргизского народа, составляющим продукт его племенной, родовой и исторический жизни». Не подверженные «фанатизму», они оставались мусульманами только «по внешности». В этом меморандуме утверждалось, что у казахов нет духовенства местного происхождения и государству не нужно снабжать их таковым, учитывая, что «всякий грамотный человек» может читать молитвы, что составляет «у них почти всю религиозную обрядность». Егоров заключал, что назначение официальных мулл в степи лишь усилит там ислам и тем самым будет «вредное для государственных интересов»
[366].
