* * *
Из истории исламских судов в этом регионе видно, каким образом мусульмане иногда использовали царскую полицию и тюрьмы в своих целях, чтобы усилить влияние определенных представлений о шариате, но надо сказать, что и режим адаптировал исламское право к своим потребностям. Поддержка шариата как пример терпимости России к ее мусульманским соседям явно обеспечивала не только общественный порядок. Как ни парадоксально, она также давала государству в руки инструменты для присвоения крупных земельных участков в казну Романовых и для поселенческой колонизации.
Подобно другим колониальным державам, царский режим столкнулся с таким препятствием для апроприации земли государством, как исламский правовой институт религиозного благотворительного фонда (вакф). К моменту завоевания вакфы, приданные мавзолеям, мечетям, медресе и другим учреждениям, контролировали огромные участки сельскохозяйственной земли. Во многих местах фонды управляли доступом общин к воде
[429]. Медресе получали значительный ежегодный доход от сотен лавок, караван-сараев, мельниц, базарных ларьков, фруктовых садов, огородов и полей в сельских поселениях. Ташкентское медресе Ходжа Ахрар распоряжалось караван-сараем, пятьюдесятью двумя лавками, тремястами амбарами и другим имуществом, дававшим школе совокупный годовой доход в размере более шестисот рублей. В одном Ферганском уезде площадь вакфных земель превышала сто квадратных километров
[430]. Эти фонды, учрежденные для благочестивых целей согласно исламским правовым принципам, спонсировали мечети, медресе, школы и столовые для бедняков, а также платили милостыню нищенствующим мистикам вроде тех, что изображены на ил. 7. В то же время вакфы давали доход потомкам своих основателей, включая представителей суфийских династий. Во многих местах семьи ходжей, претендовавших на происхождение от святых, сохраняли контроль над огромными земельными фондами – и зависимыми людьми, жившими на этих землях, – на протяжении более трехсот лет. Потомки мистика Ходжи Ахрара в начале ХХ века еще контролировали большую часть вакфов, основанных им в конце XV в.
[431]
Сразу после завоевания российские администраторы плохо представляли себе социальную и религиозную опору вакфов. Опасаясь оппозиции со стороны «фанатичных» классов, которые пострадали бы от конфискации, они обещали уважать неприкосновенность вакфов, но в то же время отбирали имущество у политических противников. В Фергане русские присвоили собственность, ранее принадлежавшую лицам вроде последнего хана Абдулбека, бежавшего в Афганистан. Но они оставили в неприкосновенности фонды, основанные Абдулбеком для мавзолеев и медресе в Оше, и его сыновья продолжали управлять этим имуществом
[432]. Споры об управлении такими фондами – а также школами и мечетями, которые содержались на их средства, – давали местным администраторам поводы для вмешательства.
Эта борьба оказалась особенно непримиримой, потому что сплеталась с семейной политикой: схватки за контроль над фондами вовлекали в себя враждующие родовые кланы, фракции улемов и учеников медресе. В 1868 г. братья Беклербеки, два сына основателя одного из фондов, написали письмо ташкентскому коменданту Россицкому, в котором жаловались на «деспотизм», воцарившийся в большом медресе и нескольких мечетях, основанных их отцом. Они обвиняли в этом беззаконии преподавателя Шарафутдина Маззума. По их словам, он не мог исполнять свои обязанности из‐за пристрастия к опиуму. Братья также утверждали, что тот вмешивается в дела управляющего вакфом и использует его средства для собственной выгоды, тогда как здания ветшают, а ученики страдают от ненадлежащего обучения. Братья просили коменданта разоблачить «вероломство» преподавателя-опиомана и сместить его с должности, чтобы они могли назначить другого
[433].
Восемнадцать учеников Маззума подали опровержение этих обвинений. Они выражали удовлетворение своим преподавателем и добавляли: он «день и ночь заботится о нашем обучении». Они утверждали, что жалобы братьев на него есть не что иное, как «ложь и клевета». Комендант передал это дело старейшинам, и, согласно рапорту, оно окончилось примирением
[434].
Другой казус в Коканде демонстрирует решающую роль, которую брали на себя царские власти в спорах о контроле над религиозными общинами и их ресурсами. В 1881 г. Батырев обнаружил нарушения при выборах на пост управляющего вакфом медресе Чальпак. На утверждение к нему явился Халькджан Касымбаев, заявивший, что его поддерживают преподаватели медресе. Батырев утвердил назначение, но после узнал, что заявление Касымбаева было ложью, и сместил его с должности.
Вслед за тем расследование установило, что мошенническую схему разработал второй управляющий, связанный с медресе, – Мулла Ахмет. Он организовал «выборы» Касымбаева, потребовав за это плату наличными. Согласно Батыреву, Касымбаев после вступления в должность совершенно забыл о сделке, и Мулла Ахмет повел кампанию за его смещение. Батырев счел Касымбаева главным инициатором этой «интриги», приговорил к десятидневному аресту и попросил начальников Касымбаева наказать его дополнительно. Во множестве эпизодов такого рода чиновники вмешивались в управление собственностью вакфов, назначая и смещая их управляющих
[435].
Посредничая в конфликтах вокруг этих фондов, царские власти уделяли все больше внимания документам, где намерения основателей устанавливались и обосновывались исламскими правовыми конвенциями. Как и с другими институтами, режим стремился сохранять преемственность с прежними практиками. Освобождение от налогов стало важнейшим «правом», которое управляющие вакфами рассчитывали обеспечить себе под властью России. Для проверки этих заявлений государство провело опись уставов и других документов фондов; целью было доказательство их аутентичности и определение статуса при доколониальных правителях. Но эта опись оказалась превыше возможностей чиновников. Им не хватало необходимых лингвистических и технических знаний, некоторые учреждения не смогли представить уставы, многие документы никогда не подвергались должной проверке, и сохранялись региональные административные особенности.
