В начале ХХ в. мусульмане разделяли со своими правителями озабоченность упадком морали, хотя их рецепты преодоления кризиса различались. «Шейхи, мусульманские ученые и жители Амударьинского уезда» в прошении на имя сенатора Палена, чиновника, посланного для изучения условий в Туркестане в 1909 г., обратили внимание на источник этой озабоченности. С точки зрения просителей, упадок морали начался совсем недавно. Во время завоевания власти пообещали, «что издревле существовавшие у нас порядки останутся без изменения» при назначениях на религиозные должности, «чему мы были очень рады и молились за здравие их». По их словам, «старый строй наш» сохранялся и «казии назначались из лиц, хорошо знающих шариат». Кроме того, «муфтии и раисы существовали, благодаря чему нравственность мусульман стояла высоко». Но упадок начался, когда изменился порядок выбора судей. Когда старейшины получили право избирать казиев, они выбирали кандидатов, подобных себе, «неграмотных и безнравственных» и несведущих в исламском праве. Со временем русская администрация ограничила власть этих судов. Просители жаловались, что казиям «запрещается вмешиваться в религиозные дела»
[463].
Ограничения, наложенные на хранителей шариата, развязали моральный хаос. Женщины получили право свободно выбирать мужей. Судебные решения, предписывавшие им вернуться к мужьям, «всегда отменяются», и женщины получали документы, позволявшие им жить самостоятельно. Мужьям и женам было дозволено судиться по брачным делам как по обычным гражданским искам. Даже такие преступления, как убийство и грабеж, теперь стали ненаказуемы мусульманскими судами. Новые правила лишили казиев руководства муфтиев по интерпретации текстов, и казии стали выносить приговоры «вопреки шариата». Без полицейского надзора со стороны цензоров торговцы стали обманывать покупателей, а женщины попирали закон и «свободно имеют сношение с мужчинами на улицах». Эти перемены привели «бедных жителей» к конфликту с «основными правилами шариата».
Однако просителей заботило не только то, как скажется несоблюдение Божиих законов на спасении их собственных душ. Они опасались «за последствия, которые могут нас и Российскую Империю постигнуть за несоблюдение Богом данного нам закона, как гласят статьи шариата (написано на арабском языке)».
Чтобы восстановить моральный порядок, столь важный и для истинной религии, и для государства, они просили «со слезами на глазах» о восстановлении должностей муфтия и раиса. Они также просили, чтобы судей выбирали только из людей «нравственных и хорошо изучивших шариат», сдавших экзамен на знание исламского права. Наконец, просители желали, чтобы им позволили содержать мечети и медресе за счет благотворительных фондов
[464].
Царская власть сохраняла роль незаменимого фундамента для такого морального порядка, а тем самым и для авторитета служителей религии. Подобно мусульманам в других частях империи, эти просители стремились приспособить веротерпимость к своим нуждам, постоянно подчеркивая ценность религии для империи. В то же время такие посредники ставили предел проникновению русских в свои общины. Более чем где-либо в империи государство оставалось зависимыми от недовольных мусульман, которые пытались завязывать контакты с местной администрацией, донося на своих врагов.
Разбирая конфликты между туркестанцами, режим вторгался в повседневную жизнь местных общин и в то же время налаживал связи с мусульманами и мусульманками в городских кварталах и селах всего региона. Но обращение к шариату имело непредвиденные последствия для обеих сторон. Зачастую имперские чиновники оказывались в зависимости от исламских институтов и стражей ортодоксии внутри них из‐за того, что туркестанцы апеллировали к противоречивым принципам, лежавшим в основе царской политики.
И миряне, и клирики инициировали вмешательство царской власти в местные конфликты и ставили им границы, тем самым неосознанно ослабляя «цивилизующую миссию» имперских властей, вовлекая их в посредничество в общинных и семейных конфликтах. Однако практика принуждения мусульман к соблюдению буквы их собственного «закона» давала режиму ценный инструмент, увеличивавший эффективность управления этим населением и его ресурсами.
Терпимость к исламскому праву и институтам выполняла в Туркестане множество разнообразных и важных функций. Она освобождала Министерство финансов от затрат по созданию другой судебной системы для нескольких миллионов туркестанцев (вдобавок к аппарату генерал-губернаторства, и без того затратному). Кроме того, санкция на сохранение исламского права и поддерживавших его институтов позволила государству уклоняться от исполнения многих обещаний цивилизующей миссии – таких, как распространение на регион «власти закона» и тех ограниченных гражданских прав, которыми обладали имперские подданные в европейских губерниях
[465]. Такая политика поддерживала сохранение планов будущей экспансии на мусульманский восток за столь же низкую цену.
Глава 6
ЕРЕТИКИ, ГРАЖДАНЕ И РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ
Строя империю в Центральной Азии, деятели «цивилизующего» царского режима нашли выгодным использовать мусульманских посредников и их религию как полезные инструменты социального контроля там, где более формальные институты российского государства оставались слабыми. Если администраторам в Туркестане было некомфортно в маскарадном костюме покровителей ислама, то еще теснее он сидел на чиновниках в европейской части империи. Там Крымская война и другие процессы заставили государство и церковь поставить новые вопросы не только о действующей политике в отношении исламских институтов, но и более общие – о характере Российской империи и ее отношений с Европой.
Со времен наполеоновского нашествия цари пытались адаптировать современную им европейскую идею о том, что народ, «нация», должен принимать участие в политике и что нации и государства должны по возможности совпадать. При Николае I правительство ответило на вызов национализма в своей мультиконфессиональной и мультиэтнической империи тем, что стало бороться за привлечение русской нации к поддержке монархии. Но зависимость династии от «православия, самодержавия и народности» как легитимирующих принципов росла, а вопрос о том, какое отношение имеет эта триада к неправославным и нерусским подданным царя, оставался неразрешенным. Существование исламских фондов, мечетей, судов и школ, с точки зрения критиков царской религиозной политики, свидетельствовало об отсталости государства в сравнении с Европой, где новые политические единицы вроде Германии, Италии и балканских стран формировались на базе единой «национальности» с общей историей, языком, культурой и религией. С 1860‐х гг. петербургские бюрократы начали сталкиваться с националистическими движениями нерусских народов внутри империи. Они также боролись с угрозами существующему порядку в форме революционных и конституционалистских идеологий. Различные формы инакомыслия усиливали потребность в поиске политической стабильности через культурную и административную интеграцию разнородного населения империи.
