Эта кампания повсеместно политизировала мусульманские села и кварталы, однако не следует переоценивать консенсус, порожденный столь широкомасштабной оппозицией языковому закону. Последний поставил в неловкое положение тех мусульман, которые уже выучили русский язык или выступали за его изучение. Мулла из Тетюшинского уезда в письме к казанскому губернатору просил защиты от «насильственной расправы» со стороны общины его мечети. Прихожане, которых мулла назвал «фанатическим обществом», угрожали сместить его с должности, поскольку он отказывался подписать их резолюцию против закона. Мулла объяснял, что он уже окончил курс подготовки учителей русского языка, «зная хорошо громадного значения русского языка, и даже имея в виду необходимость, оного для нас русским магометанам с точки зрения обще-образовательного, а также при ежедневных сношениях наших с русскими, как обще-употребительного господствующе-национального и наконец как Государственного, имеющего все мирное значение, языка с точки зрения политической…»
[504].
Поскольку мулла сопротивлялся, прихожане не позволили ему посещать мечеть, так что он не мог возносить молитвы за царя и императорскую фамилию. Крестьяне даже заклеймили его как «отступника от Магометанской веры»
[505].
ХРАНИТЬ ИСТИННЫЙ ПУТЬ ВО ВРЕМЕНА ГРЕХА
Подобные призывы к сохранению неприкосновенности ислама перед лицом законов о русском языке и других новых форм государственного вмешательства не означали полного разворота религиозных споров в общинах мечетей прочь от государственных институтов и имперских законов. Мусульмане скорее стремились выговорить новую роль государства в процессе формирования и полицейской охраны границ мусульманской общины, взывая к принципам веротерпимости и автономии религии. Несмотря на закрытие мечетей, притеснение служителей религии и слежку за ними, отказы в выдаче виз для хаджа и периодические слухи о широкомасштабной кампании крещения, мусульмане по-прежнему апеллировали к государству и его полицейским органам, когда стремились реализовать конкурирующие представления о Божией воле и коллективных обязательствах исламской общины. Государство со своей стороны по-прежнему обращалось к мусульманским клирикам как внутри, так и вне официальной иерархии, за религиозной легитимацией повседневного администрирования империи. Оно также продолжало предоставлять мусульманам площадки для разрешения религиозных споров. Хотя Санкт-Петербург отказался от поддержки официальной исламской иерархии в степи и Туркестане, он, как и прежде, старался организовать подобные иерархии в других местах. В 1872 г. государство учредило отдельные административные органы для суннитов и шиитов в Закавказье
[506].
Мусульманские клирики и миряне также продолжали воспринимать царскую власть как инструмент исламской ортодоксии. Местное начальство по-прежнему принимало на себя эту роль, хотя порой уже не так охотно и более скрытно. ОМДС получило инструкции направлять мусульман в уездную полицию не так часто и с бóльшим разбором. Тем не менее в 1861 г. оно попросило казанского губернатора запретить празднество (жиен) в селах губернии как неисламское действо, отмеченное аморальным поведением и легкомысленными тратами. Губернатор поддержал прошение и предписал местной полиции предотвращать такие празднования. Когда в 1884 г. один татарский крестьянин подал губернатору сходную жалобу на это «вредное для общества мусульманского гуляние», «которое не относится к „шариату“», губернатор Н. Андреевский снова приказал полиции запретить его как «вредное в нравственном отношении и разорительное в благосостоянии крестьян» и «не установленный шариатом праздник». Но когда имамы из Мамадышского уезда Казанской губернии в 1865 г. обратились в ОМДС, чтобы оно поддержало запрет мусульманским женщинам ездить на соседний русский базар с непокрытыми лицами, ОМДС ответило, что просители сами должны отговаривать женщин от нарушения шариата. В следующем году оно предписало местным жителям в случае «шариату противных поступков» искать «содействие местного начальства словесно и не письменно»
[507].
Несмотря на некоторые попытки освободить бюрократию от мусульманских жалобщиков, мусульманские активисты настаивали, что государству принадлежит решающая роль в осуществлении Божьего плана, особенно когда интерпретаторы традиции приходили к выводам, по мнению единоверцев, выходившим за рамки ортодоксии. С точки зрения этих ревнителей ортодоксии, подобные движения оправдывали вмешательство государства как необходимое средство исправления тех, кто отступил с истинного пути шариата.
Главная роль государства эпохи реформ во внутриисламских спорах, возможно, лучше всего проявилась в истории группы, которая в начале 1860‐х гг. стала называть себя «Божьим полком староверческого мусульманского общества»
[508]. Дердеменд Дервиш Багаутдин Ваисов объявил себя «поверенным ислама»: стараюсь силою святой науки гирфании [араб. истинное познание] образовать по Божьему народ, чрез Божие издание духовных, военных и гражданских законов и как можно между народом прекратить негодяя, соблазнителя, прелюбодея, бунтовщика и пьяницу и научаю поступать как справедливо признание Бога и Царя.
