В мэрии готовились к торжеству, к празднованию победы.
«Мы это, черт дери, заслужили, – сказала себе Морин, – мы можем горевать о погибших, но должны жить дальше. Люди трудились, сражались и умирали ради этой минуты. Ради праздника, означающего завершение бойни. Худшее из того, что принес с собой Молот, позади. Теперь будем все восстанавливать».
Джоанна и Роза Вагонер ликовали: они сумели зажечь лампу.
– Получилось! – вопила Джоанна. – Привет, Морин! Видите, она заправлена метанолом!
Лампа давала тусклый свет. Ну и что с того? Вдоль стен зала, где тянулись полки с книгами, поставили столы. Дети водружали на них пуншевые чаши. Тутовое вино, действительно превосходное (ну, скорее, не очень скверное), ящик добытой неизвестно кем кока-колы. И еда – в основном рагу. Незачем допытываться о том, какое мясо для него использовалось. Крысы и белки схожи на вкус, как и крольчатина с кошатиной. Овощи присутствовали, но в небольшом количестве. Картошка превратилась в дорогой и редкий деликатес. Зато овса оказалось вдоволь. В Твердыню притащились двое скаутов Гордона Вэнса и принесли тщательно отсортированные мешки с зерном. То, что похуже – для еды, отборные – для будущего посева.
Сьерра от края до края заросла диким овсом.
Национальная кухня шотландцев – сплошные злаки.
Сегодня вечером выяснится, каково на вкус другое шотландское блюдо – рубец с потрохами и приправами…
Морин успела полюбоваться и холлом. Женщины и дети развешивали яркие ткани вместо настенных ковров: украшали помещение всем, чем угодно, лишь бы создать праздничную атмосферу.
Кабинет мэра находился за дверью – в противоположном конце холла.
Туда Морин и направилась. Там уже собрались ее отец, Харди, Зейц, Джордж и Эйлин Хамнер.
Разговор резко прекратился. Она поздоровалась с Кристофером, и он ответил, но вид у него сделался слегка испуганный, будто при ее появлении он ощутил вину. Или ей просто показалось? Но тишина, воцарившаяся в комнате, не являлась плодом ее воображения.
– Продолжайте, – произнесла Морин.
– Мы тут просто беседовали, – сказал Эл. – Я не уверен, что вам будет интересно нас слушать.
Она рассмеялась:
– Не беспокойтесь. Продолжайте, – повторила она.
«А если, черт побери, вы считаете меня принцессой, то я скоро выясню, что здесь происходит».
– Хорошо… Итак, предмет нашего обсуждения несколько неприятен, – вымолвил Харди.
– Неужели? – Морин села возле отца.
Выглядел он неважно. Она знала, что зиму он не переживет.
Врачи Бетесды говорили сенатору, что он должен перестать нервничать, но разве в такой ситуации это представлялось возможным?
Она положила ладонь ему на руку, улыбнулась, и он улыбнулся в ответ.
– Скажите Харди, что я буду паинькой, – прошептала Морин.
– Уверена, котенок?
– Да. Я за себя отвечаю.
– Эл, – проговорил Джеллисон.
– Хорошо, сэр. Речь о пленных. Что нам с ними делать?
– В госпитале раненых солдат Братства немного, – заметила Морин. – Я думала, их будет больше…
Харди кивнул.
– Остальные… они… ими занимаются. Тревожиться надо вот о чем: нам сдались сорок один мужчина и шесть женщин. Рассмотрим несколько вариантов, – он принялся загибать пальцы. – Первая позиция. Можно принять их в свою среду как равных…
– Никогда, – прорычал Кристофер.
– Вторая. Пусть будут нашими рабами. Третья. Отпускаем их. Четвертая. Убиваем их.
– Мы их не отпустим! – взвился Джордж. – Они ж опять присоединятся к своей секте! Куда еще им деваться? А Братство по-прежнему многочисленнее нас. Не забывайте об этом. Отступив миль на десять-пятнадцать, они снова полезли в драку – и сражались очень неплохо. У них еще есть вожаки, грузовики и мортиры… Конечно, мы захватили значительную часть их вооружения, но сами они по-прежнему там. – Мужчина хищно оскалился. – Хотя, готов спорить, к нам они теперь носа не посмеют сунуть – никогда. – Взгляд его затуманился. – Кстати, а рабы нам не помешают…
– Да. – Харди кивнул, соглашаясь. – Судите сами… Приведение в действие насосов компрессора вручную – тогда у нас опять будут холодильники. Токарные станки на мускульной силе. Шлифовка линз. На пленных можно даже пахать. Существует много работ, выполнять которые никому не хочется…
– Но рабство? – запротестовала Морин. – Нет. Это ужасно.
– А что б вы сказали, если бы мы назвали это «приговорить к каторжным работам»? – осведомился Эл. – Намного ли хуже станет их жизнь по сравнению с той, которую они вели в Братстве? Или в тюрьмах до Молота?
– Нет, – заявила молодая женщина. – Я беспокоюсь не о них. А о нас. В кого мы превратимся?
– Тогда казним их и покончим с этим, – буркнул Джордж. – Потому что выпустить их на волю мы, черт побери, не можем! Значит, выхода нет? Ни выпустить их, ни принять к себе, так?
– Почему? – не унималась Морин. – Пусть уходят.
– И они сразу вернутся к людоедам, – сказал Джордж.
– Представляет ли теперь секта такую же опасность, как и раньше? – спросила дочь сенатора.
– Для нас – нет, – ответил Кристофер. – В Твердыню они точно не полезут.
– А к весне, я полагаю, от Братства мало что останется, – добавил Харди. – Они плохо подготовились к зиме. Во всяком случае, тем, кто попал к нам в плен, об этом ничего не известно.
Морин боролась с овладевшим ею чувством.
– Мне страшно, – наконец произнесла она.
– Как же нам поступить? – вопросил Джеллисон. Голос его звучал тихо: он берег силы. – Цивилизациям свойственны те нормы морали и этики, какие они могут себе позволить. Вы сами видите, что в настоящее время у нас и того, и другого совсем немного… Мы не сумеем обеспечить уход за своими ранеными, тем более за чужаками, попавшими в плен. Зато мы способны прекратить их страдания. Что мы вправе позволить себе по отношению к ним? Морин права, мы не должны превращаться в варваров, но наши благие стремления не соответствуют нашим возможностям.
Она погладила руку отца.
– Как раз над этим я размышляла еще на прошлой неделе. А если наши возможности ограничены, значит, нам надо делать то, что должно… Но чего мы не смеем делать – это привыкать ко злу! Мы обязаны ненавидеть зло, даже если у нас нет выбора.
– Но перед нами стоит конкретная проблема, – перебил Кристофер. – Я голосую за то, чтобы перебить их. Я это сделаю лично.
Морин знала, что он не пригнал в Твердыню ни одного пленного. И он не поймет – никогда. По-своему Джордж – хороший человек. Он поделился всем, что у него было. Он вкалывал в поте лица и не жаловался. И работал не только на себя.
