Фридрих Ницше
Январь: Знамение
Засохли все лавровые деревья.
Грозя созвездьям, блещут метеоры,
А бледный месяц стал багрян, как кровь;
Зловещие блуждают ясновидцы
И страшные пророчат перемены…
А знаменья такие предвещают
Паденье или гибель королей.
Уильям Шекспир. Ричард II
Голубой «мерседес» свернул с окружного шоссе Беверли-Хиллз и подъехал к особняку ровно в пять минут шестого. Джулия Саттер чрезвычайно удивилась:
– Господи, это ведь Тим! И точно к назначенному сроку!
Джордж Саттер подошел к супруге и выглянул в окно. Верно, машина Тима. Усмехнувшись, мужчина вернулся к барной стойке. Званые вечера, которые устраивала жена, считались событиями значительными, а этому вдобавок предшествовали недели тщательной подготовки. И почему Джулия так боялась, что никто не явится? Психоз стал настолько часто повторяться, что пора бы подобрать ему название.
Вот приехал Тим Хамнер. Причем вовремя. Странно. Парень – из третьего поколения богатой семьи. По меркам Лос-Анджелеса – у него «старый капитал», а значит, денег у него много. Он посещает только те вечеринки, на которых сам хочет побывать.
Архитектор Саттеров, наверное, закрутил роман с бетоном. Квадратные поверхности, прямые углы и прихотливые садовые прудики. Справа особняк смотрелся как традиционная вилла стиля «монтерей» – белые оштукатуренные стены и красная черепичная крыша, а слева – как норманнский замок, магическим образом перенесенный в Калифорнию. Для Лос-Анджелеса – ничего необычного, но приезжие с востока дивились. Дом Саттеров находился вдали от улицы, как и предписывалось отцами города для этой части Беверли-Хиллз, причем на таком расстоянии, что высокие пальмы, казалось, не имели к зданию никакого отношения. К главному входу, изгибаясь огромной петлей, вела заасфальтированная аллея. У крыльца выстроились восемь проворных слуг, в красных куртках, помогавших с парковкой.
Не заглушив мотора, Хамнер вылез из машины. Взвизгнул автоматический напоминатель. В другое время Тим не преминул бы огрызнуться, в весьма крепких выражениях пожелав своему механику заработать геморрой, но сейчас не обратил на визг внимания. Смотрел он мечтательно, рука похлопала по карману, затем прокралась внутрь. Слуга-парковщик помедлил в нерешительности – на чай обычно дают только перед отъездом. Но Тим, не спеша и с отсутствующим видом, прошествовал мимо него, и парень двинулся к «мерседесу» исполнять свои обязанности.
Хамнер посмотрел вслед юнцу в красном. Интересуется ли он – или какой-нибудь его ровесник – астрономией? Эти ребята здесь почти всегда либо из Лос-Анджелесского университета, либо из университета Лойолы. Может быть, хотя вряд ли… Его рука то и дело как бы случайно залезала в карман – ощутить, как шуршит под пальцами телеграмма.
Огромные двойные двери были распахнуты настежь. Тим вошел в гигантский холл особняка. Вестибюль отделяли от остальных помещений высокие арки, выложенные по краю красным кирпичом, – намек на стены между комнатами. А пол во всем доме был одинаков: коричневая кафельная плитка с яркими мозаичными узорами. Из двух сотен ожидавшихся гостей прибыло не более дюжины. Они сгрудились у барной стойки и весело и оживленно беседовали – чуть громче, чем следовало бы. Люди казались затерянными в этом громадном пространстве, где были расставлены столы с вышитыми скатертями, на которых горели свечи. Слуг в униформе было почти столько же, сколько и приглашенных, но таких мелочей Хамнер не замечал – он вырос в подобной обстановке.
Джулия Саттер отделилась от группки гостей и бросилась Тиму навстречу. В уголках глаз прорезались морщинки (свидетельство нервной напряженности), зато подбородок был вскинут. Впрочем, женщина выглядела моложавой, следовало только не приглядываться к ее рукам.
Она чмокнула губами воздух около щеки Хамнера.
– О, Тимми, я так рада вас видеть!
Джулия заметила его сияющую улыбку и слегка отшатнулась, сощурившись.
Поддразнивающая нотка в ее голосе маскировала подлинную тревогу.
– Боже мой, чего вы накурились?
Хамнер был высоким и костлявым, лишь маленький намек на брюшко нарушал ровный абрис фигуры. А вытянутое лицо словно создано для меланхолии – давало себя знать происхождение. Его семья владела кладбищем и моргом, которые, помимо прочих активов, приносили весьма высокий доход.
Тим ослепительно улыбался, а глаза сияли странным блеском.
– Комета Хамнера – Брауна, – произнес он.
– О! – Джулия уставилась на него. – Что?
Услышанное показалось ей бессмыслицей. Кометы не курят. Она попробовала разгадать загадку, пока ее взгляд метался то к мужу (успел ли тот выпить лишнего?), то к распахнутым дверям парадного входа (не появился ли еще кто-нибудь из гостей?). Приглашения были сформулированы четко: самые важные персоны должны прибыть вовремя. И они не могли опаздывать и…
Снаружи донеслось басистое урчание мощного мотора. Джулия посмотрела в узкое окно и увидела темный лимузин, из которого высыпало полдюжины людей. Тиму придется позаботиться о себе самому. Она похлопала молодого мужчину по руке.
– Очень мило, Тимми. Извините меня, ладно? – поспешно проговорила она и бросилась встречать гостей.
Если что-то и смутило Хамнера, то он этого никак не выдал, а направился прямиком к барной стойке.
А миссис Саттер уже стояла рядом с сенатором Джеллисоном и его свитой. Политик всегда прихватывал с собой не только членов семьи, но и помощников.
Пока Тим добирался до бара, его улыбка стала еще более ослепительной.
– Добрый вечер, мистер Хамнер.
– Добрый! У меня сегодня замечательное настроение! Можете поздравить меня. Мое имя собираются присвоить комете!
Майкл Родригес, протиравший бокалы, даже смутился:
– Простите?
– Комета Хамнера – Брауна. И она приближается, Родриго. Примерно в… м-м-м… июне… плюс-минус пара недель… ее можно будет увидеть. – Тим достал телеграмму и с треском развернул листок бумаги.
– Здесь, в Лос-Анджелесе, мы-то ее все равно не разглядим. – Бармен рассмеялся. – Что вам подать?
– Скотч со льдом. Вы сможете за ней наблюдать. Она, вероятно, будет величиной с комету Галлея, – объяснил Хамнер.
Вокруг Джорджа Саттера собралась целая толпа, а люди сейчас притягивали Тима, как магнит. Он сжал в одной руке телеграмму, в другой – бокал с алкоголем и решил, что Джулия очень уж суетится.
Надо сказать, что сенатор Артур Клэй Джеллисон сложением отчасти напоминал кирпич. Он был скорее мускулист, чем тучен. Грузный, общительный, с густой седой шевелюрой, сам – дьявольски фотогеничен: его узнавала в лицо добрая половина страны. А голос его звучал так же, как и во время телевизионных шоу: мягкий и звучный – в общем, такой, что любые слова политика обретали таинственную значимость.
