В пятницу, на седьмой неделе нашего совместного проживания, Тони принесла из своей конторы два маленьких бумажных квадратика. В центре каждого проступало бледное сине-зеленое пятнышко. Секунду или две я недоуменно смотрел на них.
– Кислотка, – сказала она наконец.
– Кислотка?
– Ну да, ЛСД. От Тедди.
Тедди звали ее босса, главного редактора. Я знал, что такое ЛСД. Я читал о мескалине у Хаксли еще в 1957 году и был восхищен и заинтригован. Годами я ходил вокруг да около психоделических опытов, даже пытался записаться на программу исследования ЛСД в Колумбийском медицинском центре. Но опоздал, а затем наркотики стали всеобщим увлечением, пошли все эти истории о самоубийствах, психозах, вредных последствиях. Зная свою уязвимость, я решил, что умнее было бы оставить сию опасную забаву другим. Хотя все же было любопытно. И на тебе – кислотка таки нашла меня, и принесла ее моя возлюбленная.
– Говорят, это настоящий динамит, – сказала Тони. – Высшей пробы, лабораторное качество. Тедди уже пробовал из этой пачки; он говорит, что все очень гладко, никаких срывов или прочей чепухи в таком роде. Я думаю, завтрашний день мы проведем в «странствии», а в воскресенье отоспимся.
– Мы оба?
– Почему бы нет?
– Я полагаю, что обоим сразу отключаться необязательно.
Она как-то странно посмотрела на меня.
– Ты думаешь, что кислота сведет тебя с ума?
– Не знаю, я слышал массу трагических историй.
– А сам не пробовал?
– Нет, – признался я. – А ты?
– Тоже нет. Но я видела, как мои друзья пускались в странствие. – Меня передернуло при этом воспоминании о ее прежней жизни. – Они не сошли с ума, Дэвид. Сначала будет взлет, он длится около часа, и в голове все путается, однако в основном все странствующие сидят тихо-мирно, как… ну, как твой Олдос Хаксли. Можешь себе вообразить, что Хаксли спятил? Тараторит, несет чепуху, мебель ломает?
– А как насчет того парня, который убил в бреду свою тещу, или девушки, выпрыгнувшей из окна?
Тони пожала плечами.
– У них была неустойчивая психика, – сказала она надменно. – Скорее всего, они еще до того были близки к убийству или самоубийству, ЛСД же только подтолкнул их. Но мы же не хотим ничего такого, ни ты, ни я. А может быть, у них были слишком сильные дозы или им подменили наркотик. Таких случаев – один на миллион. У меня есть друзья, которые ширялись по пятьдесят-шестьдесят раз, и никаких неприятностей. – Она теряла терпение, ее голос звучал наставительно, где-то даже по-лекторски. Уважение ко мне заметно уменьшилось из-за этой моей нерешительности в духе старой девы. Мы явно были на пороге ссоры.
– В чем дело, Дэвид? Ты просто боишься.
– Я полагаю, что обоим пускаться в странствие неразумно. Мы же не знаем, как эта штука подействует.
– Странствовать вместе – это самое классное, что только можно придумать, – уверяла Тони.
– Но это рискованно. Мы же ничего не знаем. Слушай, ты можешь добыть еще кислотки, если захочешь?
– Наверное.
– Тогда ладно. Давай пойдем по порядку, шаг за шагом. Спешить незачем. Ты странствуешь завтра, я слежу за тобой. Я – в воскресенье, ты следишь. Если нам обоим понравится, в следующий раз мы путешествуем вместе. Договорились, Тони? Договорились?
Она принялась было возражать, уламывать меня, нагромождая один довод на другой, но потом спохватилась и отступила, изменила позицию, решила не создавать проблем. В мозг ее я не проникал, но и без того все было ясно, ибо я читал ее лицо как открытую книгу.
– Хорошо, – сказала она мягко, – не стоит ссориться по пустякам.
В субботу утром Тони не завтракала, – ей сказали, что странствовать надо натощак. После того как я поел, мы некоторое время еще сидели на кухне, а невинный на вид бумажный квадратик лежал между нами на столе. Мы притворялись, что его здесь вовсе нет. Тони держалась скованно. Не знаю, может быть, она сердилась на мое настойчивое желание отправить ее в странствие в одиночку или просто дрогнула в самый последний момент. Мы мало разговаривали, но она успела наполнить недокуренными сигаретами целую пепельницу. Время от времени Тони нервно усмехалась, тогда я брал ее за руку и улыбался, чтобы подбодрить, а мимо нас, любуясь трогательной сценой, сновали другие обитатели нашего этажа, которые тоже пользовались кухней. Сначала прошла Элоиза – хитренькая черная бездельница. Затем мисс Теотокис, хмурая няня, работавшая в госпитале Святого Луки. Мистер Вон, таинственный коротышка китаец, который всегда ходил в нижнем белье. Эйткен – начинающий школяр из Толидо и бледный как смерть наркоман Доналдсон – его сожитель. Некоторые кивали нам, но никто не сказал «доброе утро». В этом доме считалось хорошим тоном делать вид, что твои соседи – невидимки. Старая добрая нью-йоркская традиция.
Примерно в половине одиннадцатого Тони сказала: «Налей мне апельсинового сока». Я наполнил стакан из сосуда, помеченного моей фамилией. Тони подмигнула мне и широко улыбнулась, показывая зубы. Фальшивая бравада. Затем взяла пакетик, высыпала содержимое в рот, проглотила и запила соком.
– И надолго ты унесешься? – спросил я.
– Часа на полтора.
На самом деле все заняло не более пятидесяти минут. Мы вернулись в свою комнату, заперли дверь, включили проигрыватель, и потом только слабые звуки мелодии Баха нарушали тишину. Я пытался читать, Тони тоже, но страницы переворачивались не слишком быстро. Внезапно она посмотрела на меня и сказала:
– Я чувствую себя как-то странно.
– Есть что-нибудь?
– Голова кружится. Как при морской болезни. Затылок болит.
– Тебе дать чего-нибудь? Стакан воды? Соку?
– Спасибо, ничего. Теперь хорошо. На самом деле хорошо. – Улыбка застенчивая, но искренняя. Тони насторожена, но не испугана. Готова к своему странствию. Отложив книгу, я внимательно следил за ней, чувствуя себя эдаким ангелом-хранителем, почти желал, чтобы мне представилась возможность прийти ей на помощь. Нет, я не хотел ничего плохого, просто стремился оказаться нужным.
Она выдавала мне сводки о наступлении наркотика на ее нервную систему. Я делал заметки, пока она не буркнула, что шуршание карандаша ее отвлекает. Затем Тони заговорила о зрительных искажениях. Стены слегка изогнулись, щели на штукатурке стали узорными, все краски – необыкновенно яркими. Солнечные лучи, проходящие сквозь грязное окно, превратились в призмочки, дрожащие плевки спектра над полом. Музыка – я ставил любимые пластинки Тони – приобрела любопытную окраску: разделилась на отдельные последовательные мелодические линии. Тони казалось, что диск движется рывками, но звук, звук сам по себе приобрел необыкновенную плотность и осязаемость. Эти новые качества очень нравились Тони. Кроме того, в ушах у нее свистело, как будто ветер дул в лицо. Все становилось странным, незнакомым. «Я на другой планете», – повторила она дважды. Я припомнил страшные рассказы о видениях наркоманов, о падении в преисподнюю, о мучениях за грехи, истории, старательно расписанные усердными журналистами «Таймс» или «Лайф» для развлечения подписчиков, и чуть не заплакал от облегчения. Тони странствовала благополучно. Ведь я боялся наихудшего, но у нее все шло превосходно. Глаза закрыты, лицо незамутненное, спокойное, дыхание глубокое, равномерное. И затерялась моя Тони в королевстве трансцендентальных тайн. Теперь она почти не говорила со мной, только время от времени бормотала что-то невнятное и не к месту.
