– Прошу прощения, – говорю я. – Я не прислушивался, но вы упомянули имя моего очень старого друга.
– Да?
– Не могу удержаться, чтобы не спросить о нем. Том Найквист. Мы были с ним когда-то очень близки. Может, вы знаете, где он и чем занимается?
– Том Найквист?
– Да. Я уверен, что вы упоминали его.
Бледная улыбка.
– Боюсь, вы ошиблись. Я такого не знаю. Джим? Фред? Кто может помочь?
– Но я так ясно слышал… – Бумм! Эхо в пещере. Неужели ошибся? Стоя рядом, стараюсь войти в его голову, поискать, что там есть о Найквисте. Нет, больше не могу, моя сила отказывается подчиняться. Но они же говорили о нем! Найквист? Слышал ли кто-нибудь, как упоминали Найквиста? Знает ли кто-нибудь Найквиста?
– Джон Лейбниц! – внезапно кричит один.
– Да-да, – радостно подхватывает толстяк. – Может быть, именно это вы и слышали. Мы говорили о Лейбнице. Это наш общий друг. Здесь так шумно, что не удивительно, что вы перепутали.
Лейбниц – Найквист – Лейбниц – Найквист. Бумм! Бумм!
– Вполне возможно, – соглашаюсь я. – Без сомнения, так оно и было. Очень глупо с моей стороны. Простите, что потревожил вас.
Жеманясь и гарцуя за моим плечом, француз профессор говорит:
– Вы обязательно должны прийти на мою лекцию в ближайшие дни. Я начинаю читать цикл о Рембо и Верлене. В среду днем первая из шести лекций. Заходите. Вы же будете в кампусе в среду?
Среда – это день, когда я обещал вручить Лумумбе сочинение о греческих трагиках. Да, я буду в кампусе. Мне просто некуда деваться. Но откуда узнал Жерманте? Неужели он тоже читает мысли? Тогда я открыт ему, он знает обо мне все, знает мой жалкий секрет, знает, что я постепенно теряю свой талант. Вот он, стоит передо мной, покровительственно усмехается, потому что я хирею, а он силен, как я в прошлом. И тут же параноидальная вспышка: а может быть, он не только чтец, может, он – телепатический вампир, высасывает меня, перекачивает кровь из моего мозга в свой? Может быть, он грабит меня аж с 1974 года?
Решительно вытряхиваю из головы всякую чушь.
– Да, я буду в среду поблизости. Может быть, загляну.
Вряд ли мне захочется слушать лекцию Клода Жерманте о Рембо и Верлене. А если у него есть телепатический дар, пусть вывесит его над дверью, чтобы все видели.
– Я буду счастлив, если вы придете, – говорит он, наклоняясь все ближе. Европейское воспитание позволяет ему легко преодолевать принятые в Америке правила общения между мужчинами. Я вдыхаю запах его волос, аромат лосьона для бритья, дезодоранта и прочей парфюмерии. Невелико удовольствие.
– Ваша сестра, – мурлычет он, – великолепная женщина. Я так люблю ее. Она часто говорит о вас.
– В самом деле?
– Да, она любит вас и чувствует себя виноватой. Кажется, вы много лет были далеки друг от друга.
– Что было, то было. В конце концов мы стали друзьями.
– Примите мои поздравления, – подмигивает Жерманте. – А этот доктор, он недостаточно хорош для нее. Слишком стар, слишком неподвижен. После пятидесяти люди обычно перестают расти. Через какие-нибудь полгода он наскучит ей до смерти.
– Может быть, скука – именно то, что ей нужно, – возражаю я. – У нее была беспокойная жизнь. Ей это счастья не принесло.
– Скука не нужна никому, – утверждает Жерманте. И подмигивает.
– Эй, мы с Карлом хотим, чтобы ты пришел к нам на обед на следующей неделе. Нам троим нужно о многом поговорить.
– Я подумаю, Джуди. Не знаю, как сложится следующая неделя. Я тебе позвоню.
Лайза Голстейн. Джон Лейбниц! По-моему, надо пропустить еще стаканчик.
Воскресенье. Я явно перебрал. Закуска, ром, вино, травка, Бог знает что еще. А кто-то в два часа утра сунул мне в нос амилнитрит. Мерзкое сборище. Не следовало мне туда ходить. О голова моя, голова моя, голова! Где машинка? У меня же работа! Давай, давай!
«Итак, мы показали, что трое трагиков подходят к изображению одного и того же события совершенно по-разному. Для Эсхила главное – теологическая оценка преступления и неумолимость богов. Орест разрывается между велением Аполлона убить собственную мать и страхом перед матереубийством, а в результате сходит с ума. Еврипид интересуется в основном живописанием характеров и менее аллегоричен…»
Н-да, не фонтан. Отложим.
Молчание в ушах. Эхо черной пустоты. За весь день ничего не пришло ко мне, ничего. Думаю, что дар мой покинул меня окончательно. Я даже не слышу разговоров за дверью. Ноябрь – самый скверный месяц, «лук прорастает в мертвой голове». Я – живой стих Элиота. Я превращаюсь в слова на страницах. И что, так я и буду сидеть, жалея самого себя? Нет! Нет! Нет! Я буду бороться. Духовные упражнения вернут мне мою силу. На колени, Селиг. Склони голову. Сосредоточься. Преврати себя в тоненькую иголочку мысли, в телепатический лазерный луч, летящий из твоей комнаты к прекрасной звезде Бетельгейзе. Достанешь ее? Хорошо! Вот острый и чистый ментальный луч пронизывает Вселенную. Держи так! Держи крепко! Отклонений не допускается, парень. Хорошо! Теперь взбирайся по нему. Мы карабкаемся по лестнице Иакова. Это не телесный опыт, Дэвид. Вверх, вперед и вверх! Через потолок, через крышу, сквозь атмосферу, стратосферу, ионосферу, какую-то-там-сферу. Наружу! В пустое межзвездное пространство. О тьма, тьма, тьма! Чувства охладели, цель потеряна. Нет, стой, прекрати! Только позитивное мышление позволяет странствовать подобным образом. Выше! Выше! К маленьким зеленым человечкам Бетельгейзе-IX. Проникни в их мозги, Селиг. Вступи в контакт… в контакт. Воспари, ты, ленивый ублюдок! Почему ты не воспарил? Давай же!
Ну?
Ничего! Нада. Ниенте. Нигде. Нулла. Пихт!
Падаю назад, на Землю. Прямо на собственные похороны. Ладно, брось, если тебе этого хочется. Отдохни немножко. Отдохни, а затем молись, Селиг. Молись!
Понедельник. Похмелье прошло. Мозг становится снова восприимчивым. В славном приливе творческого вдохновения переписываю заново «Тему Электры у Эсхила, Софокла и Еврипида». Полностью переделываю, меняю тон, проясняю и усиливаю мысли, пойманные попутно, в момент сочинения пародии на негритянский сленг. Когда я выстукиваю последнее слово, звонит телефон. Как раз вовремя, я чувствую, что в состоянии общаться с людьми. Кто говорит? Джудит? Нет, это Лайза Голстейп.
– Вы обещали проводить меня домой, – произносит она с упреком – Какого черта вы струсили?
– Откуда вы узнали мой номер?
– От Клода, профессора Жерманте. – Экий елейный дьявол! Все знает. – Слушайте, что вы сейчас делаете?
– Собираюсь принять душ. Я работал все утро и воняю, как козел.
– А над чем?
– Над зачетным сочинением для студента из Колумбийского университета.
Она на мгновение задумывается.
