Эти технические подробности представляют интерес исключительно для исследователей. Овладев практической стороной ремесла, проводник больше не прилагает сознательных усилий для поиска призраков и в конце концов понимает, что всю жизнь говорил их устами и каждое произнесенное им слово было сначала сказано кем-то другим. Мы произносим «я», но уже не помним, кто мы. Наши дневниковые записи – некрологи неизвестных нам людей. Мы – призраки, устами которых вещают призраки, чьими устами тоже вещали призраки. Та наша часть, что живет в настоящем – воздушная труба, в которую дуют призраки, и именно поэтому на удостоверении ученика Специальной школы на месте фотографии зияет дыра.
Письма мертвым писателям, № 3
Уважаемая мисс Бронте (Шарлотта)!
Меня зовут… впрочем, не стану называть свое имя. Полагаю, вы и так меня знаете, ведь я знакома с вами с тех пор, как была маленькой девочкой. Если же нет, прошу простить мою бестактность.
Сегодня я едва не лишилась еще одной ученицы, чрезвычайно талантливой девочки, испытывающей столь сильные трудности с произношением буквы «ж», что это затронуло все сферы ее существования. Она сама явилась к нам, просто возникла в один прекрасный день на нашем пороге – угрюмое создание в бриджах и кепи. (Поскольку слово «девочка» она выговорить не могла, последние четыре-пять лет ее жизни ей приходилось быть мальчиком.) Родом она была из Джорджии, хоть нам и стоило большого труда это выяснить – целых две «ж» в названии штата делали произнесение этого слова непосильной задачей для бедняжки. К нам она добралась на товарных поездах. Можете себе представить, как ей это удалось, если она почти ничего не могла сделать самостоятельно? В пути ей приходилось просыпаться, по-настоящему не просыпаясь, спать, по-настоящему не засыпая, видеть сны, по-настоящему не видя их, и все это требовало от нее огромной концентрации. Она преодолела границы шести штатов, таясь и прыгая с поезда на поезд, а в промежутках между перебежками проваливалась в бездну забытья. Для нее не было более тяжкого испытания, чем настоящее.
Побыв в ее обществе, я поняла, что в краю мертвых ей самое место, и научила ее, как туда попасть. Осмелев, она попыталась пересечь черту слишком рано, и пересекла бы, но, захрипев, поняла, что умирает, а не мертва, и застряла в собственном горле на полпути. (Простите меня, мисс Бронте, но сейчас мне некогда подробно объяснять, как именно мы попадаем в мир мертвых – к тому же, вы наверняка и сами посвящены в детали этого процесса.) К счастью, прибежала малышка ’арриет, крича что-то о «воронке» и «рте со шнурками» в раковине, и я сразу смекнула, что произошло. Закатала рукава, сунула руку в дыру и вытащила застрявшую за язык.
‘арриет затем спросила, почему я не попросила кого-нибудь из мертвых вытолкнуть застрявшую девочку с той стороны. И действительно, некоторым из них – из вас – такое под силу, но большинство усопших страдают рассеянностью внимания и попросту не могут сосредоточиться надолго на какой-либо задаче, а следовательно, не могут и совершить толчок достаточной силы. Вы скорее похожи на рассказы о людях, чем на людей из плоти и крови. Я вовсе не хочу сказать, что вы бестелесны, нет – знали бы вы, как раздражает меня это слово, которое так любят использовать дамы из Сестринства гармонии душ (которое я про себя называю «Сестринством шалящих гормонов»). Нет, вы достаточно плотны и сильны, по крайней мере, какая-то ваша часть, но вместе с тем вас сложно назвать существами. Вас скорее можно отнести к ситуациям.
Как вы, наверное, уже поняли, я расстроена. Сегодня девочка, которую я встретила здесь, в Чизхилле, когда та просила зеленщика продать ей «р-р-р-репу», а указывала на груши, отказалась учиться у меня, хотя я была готова предложить ей стипендию, даже если бы для этого понадобилось уволить прачку и год ходить в грязном белье. Я положила на нее глаз, ведь мне нужна замена для малышки ‘мили в Неалфавитном хоре – после ее ухода мы остались без «д».
Я должна заполучить ее во что бы то ни стало. Ее заикание бесподобно. Заикаясь, она выпучивает глаза, сжимает кулаки, ее уши краснеют, а из открытого рта звучит… сама пустота. Гудящая, потрескивающая пустота, в которой я уже слышу далекие голоса мертвых. Я едва расслышала в этой пустоте ее собственное «нет» и сначала подумала – понадеялась, – что она хотела ответить «да», но попросту (попросту!) не смогла выговорить это слово. Тогда я взяла ее за плечи, сказала, что она может просто кивнуть в знак согласия, и снова спросила, согласится ли она учиться у нас. Она же затрясла головой из стороны в сторону так яростно, что меня ударили по лицу мокрые тесемки ее шляпы (она жевала их, как и я когда-то).
В этом городе о нас ходят злые слухи. Но я добьюсь своего и заполучу Еву в свой хор, чего бы мне это ни стоило!
Искренне ваша,
Директриса Специальной школы
Сибиллы Джойнс для детей,
говорящих с призраками
4. Последнее донесение (продолжение)
В краю мертвых легко забыть, зачем ты здесь. Но стоит отвлечься, и нарисованный тобой пейзаж с птицами и чертополохами разлетается стаей белых мух с дребезгом, о происхождении которого лучше не задумываться. И все вокруг опять белым-бело.
[Пауза; звуки дыхания.]
Теперь я помню лишь одно: как гналась за девочкой. Кажется, мне нужно было ее спасти. Она недалеко, на следующей странице, а может, через одну; я слышу звуки ее шагов. Сухой воздух – под «воздухом» я имею в виду страницу, – приносит звуки – под «звуками» я имею в виду эти слова, которые произношу сейчас, а говорю я о том, что иногда, в отличие от меня, девочка замолкает. Иногда она останавливается, чтобы отдохнуть или подождать меня, или по какой-либо другой причине. Мне трудно понять, зачем останавливаются дети, я-то никогда ребенком не была.
Ставя одно слово впереди другого, я постепенно подхожу к краю страницы, и та распахивается, как дверь – впрочем, как и всегда. Дверь, за которой не видно ничего – впрочем, как и всегда.
Хотя нет, что-то да видно. Ключ, указывающий мне путь – маленькая туфелька с развязавшейся кружевной ленточкой, волочащейся по странице, как завитушка старомодной подписи. Но нет, меня не обманешь. Туфелька – да; в туфельку я бы поверила, но завязка выдает обман. Ведь сказав «маленькая», я тем самым проявила несвойственную себе сентиментальность; так и возникла эта слегка поношенная школьная блекло-красная туфелька. Но у школьных туфель не бывает кружевных завязок, а в нашей школе мы вовсе не разрешаем носить красные туфли. Наши форменные туфли черного цвета, остроносые, с единственным украшением – перфорацией из дырочек; добротные, строгие, купленные с оптовой скидкой, они выдаются каждому ученику в школьной кладовой. У этих туфель тоже есть шнурки, но, насколько мне известно, та, что бежит впереди меня, всегда завязывает их – я не сомневаюсь в этом, как не сомневаюсь в ее смекалке. Так что туфелька ей не принадлежит; это вообще не туфелька. Я ее выдумала.
