Сейчас в моем ридикюле как раз лежит стеклышко с образцом крови, который мне хватило предусмотрительности взять до приезда полиции (полицейские, разумеется, не позволили бы мне продолжить исследования после своего прихода). Убрав его, я села на фортепианный табурет рядом с трупом и прислушалась, надеясь, что раны заговорят и поведают мне нечто любопытное – цитируя Барда
[30], «откроется вновь рубиновый портал, чтоб нежно речь струилась». Но они лишь продолжали изливаться красной жижей, которая, должно быть, уже сгубила ковер, хоть и доставшийся мне из вторых рук и потертый, но все же настоящий, персидский. Ученик нанес себе многочисленные ножевые раны: они зияли на бедрах, икрах, предплечьях, в паху. Одна из ран на бедре, кажется, пыталась что-то сказать, но в итоге сомкнула губы и замолчала. Я пропустила все самое интересное.
А может, нет? Я склонилась над раной, заговорила и почувствовала, как время вокруг моих губ замедляется и начинает идти вспять.
К сожалению, в эту самую минуту в комнату вошел начальник полиции, а за ним – детектив Манч. Он издал возглас удивления, и я была вынуждена выпрямиться. Увлажнившиеся губы открытой раны запузырились, высмеивая мои напрасные надежды, тирания времени возобновилась. Шеф полиции откашлялся. Полагаю, он решил, будто я собиралась испить крови мальчика, как ваш Дракула! На протяжении всего нашего разговора подбородок у меня был выпачкан кровью, а он даже не сказал мне об этом. Что за манеры!
Ваша верная подруга,
Директриса Джойнс
10. Последнее донесение (продолжение)
Вот как все произошло.
Все было готово к визиту инспектора. В каждом классе дети изображали, что усердно занимаются своим делом. Самым покладистым из духов выдали сценарий и проинструктировали, что и когда говорить; самых строптивых учеников отправили на игровое поле. Поэтому я ничуть не забеспокоилась, когда, поднявшись в кабинет принять стаканчик болеутоляющего, увидела, что дверь открыта, а за ней маячит вездесущая мисс Тень и держит в руках мужскую шляпу с таким нелепо торжественным видом, будто это не шляпа, а святые мощи.
Из кабинета выскользнула белая кошка и скрылась в коридоре. Я услышала, как кто-то – ты – спокойно произнес: «Она сейчас придет». Я вошла в кабинет; мне навстречу шагнул незнакомый мужчина в плохо пошитом костюме, выдающем в нем мелкого чиновника – инспектор, надо полагать. Он протянул руку для рукопожатия.
– Я бы хотел обойти территорию, разумеется, посетить занятия, – проговорил инспектор, – а также увидеть ваши бухгалтерские книги. Но сперва позвольте прояснить некоторые слухи, которые ходят вокруг вашей школы. Как вы, наверное, знаете…
За спиной у меня раздалась какая-то возня, и я обернулась. Мисс Тень удерживала дверь, которую невидимая сила толкала с противоположной стороны.
– Да нет же, дерзкое ты создание, я тебя не пущу! – воскликнула она. – Ишь чего вздумала! Немедленно возвращайся на занятия!
Послышался стук, звуки борьбы, затем мисс Тень громко вскрикнула, а из-за двери высунулась голова Финстер с болтающимися косичками.
– Я должна… у меня есть сведения… – Прежде чем мужская рука успела схватить ее за ухо и утащить, она успела выпалить: – …против директрисы! – Последний возглас прозвучал на удивление громко, учитывая, что мистер Мэллоу успел оттащить ее довольно далеко по коридору и зажимал ей рот рукой.
Инспектор уставился на меня и с извиняющейся улыбкой, больше похожей на гримасу, произнес:
– Полагаю, нам стоит ее выслушать, что скажете?
– Ни в коем случае! – отрезала мисс Тень, потирая ушибленную лодыжку, но потом увидела выражение моего лица, поспешно открыла дверь и окликнула мистера Мэллоу. Тот притащил Финстер обратно так же быстро, как утащил, и поставил перед инспектором.
Ссутулившись и повесив голову, та стояла между мистером Мэллоу и мисс Тенью. Стоило ей добиться своего, и ее наглость разом улетучилась, уступив девичьей робости, хотя обычно робость была ей совершенно не свойственна. Как и что-либо девичье.
– Чем же вам не угодила директриса Джойнс, юная леди? – спросил инспектор. Взгляд Финстер метнулся ко мне. – Не бойтесь, вы под моей защитой. Говорите, как есть, не выдумывайте, и никто вас не обидит.
– Она п-п-п-пугает меня, – пробормотала девочка. – Следит за мной. Неужели обязательно следить за мной постоянно, каждую минуту? Еще она дарит мне всякое. Вещи.
– Какие вещи?
– Странные. Страшных маленьких кукол из грязных старых палок, всякое такое. Они п-п-п-п… – она закусила губу, притворяясь невинной деточкой, – п-пугают меня.
Я видела, что она притворяется, но мне все равно стало обидно; глаза наполнились слезами, а плакать мне совсем несвойственно. Легкая обида, разрастаясь, разбередила старую рану. Я снова вспомнила кроликов.
– Что-то еще, дитя? – спросил инспектор.
Ну конечно, она не любит меня; я даже ей не симпатична. Я же отняла у нее мать. И неважно, что та была матерью в лучшем случае равнодушной. Моя тоже была равнодушной. Мне это было неважно.
– И… и… на гимнастике она меня трогает. – Тут я подняла голову.
– О! Директриса Джойнс прикасается ко всем ученикам, исправляя их позу, регулируя ширину раскрытия рта и так далее, – сказала в мою защиту мисс Тень.
– Но мне не нравится, когда меня трогают! И я не хочу, чтобы она меня трогала! Не хочу, не хочу! – Тут голос Фин-стер сорвался, опустился на целую октаву, и я вдруг услышала голос взрослого мужчины. Спохватившись, девочка вернулась к своему детскому тембру, но я успела понять, с кем имею дело.
Я узнала своего врага.
Забывая, что все это я уже видела, я проживаю эти события заново с той же ясностью, что и впервые. Веду себя так, будто исход не предрешен, а ужасное может и не случиться. Будто прошлое – бескрайняя равнина, а не плотная бумажная масса, по которой я ступаю по собственным чернильным следам, неизбежно приближаясь к моменту, когда маленький рот Финстер откроется и из него прозвучит голос моего отца.
Его голос пронзил меня насквозь, словно моя кожа, плоть, кости, костный мозг, мои кровь и вода служили не препятствием ему, а приглашением. (Ты наверняка помнишь, как я говорила нечто похожее о лице своей матери; в этом случае эффект был другой.) Не уши мои узнали его; его голос хлынул мимо ушей в места куда более глубокие. Я почти успела забыть его звук, когда он достиг моих внутренних органов. Но мои почки вспомнили его. Двенадцатиперстная кишка вспомнила, сердце вспомнило. Мочевой пузырь вспомнил и выпустил тонкий фонтанчик мочи в исподнее. Толстая кишка вспомнила, и содержимое ее, в течение нескольких часов спокойно продвигавшееся к выходу, всего за пару секунд встало комом. Вспомнили его и другие, более пристойные части тела, но ни одна не обрадовалась.
