А потом дети вдруг куда-то делись, а голос остался, хотя теперь он больше напоминал пейзаж, чем звук. Через некоторое время я опомнилась, оглянулась и увидела, что одета, как обычно, но что-то не то творится с ногами. Выглядели они по-старому, но стопы были развернуты назад. И тут я поняла, что все это время мои стопы были развернуты неправильно, и не только у меня, но у всех нас; мы нарочно искалечили себя и развернули стопы в другую сторону, чтобы обмануться и внушить себе ложную уверенность, что мы на правильном пути. Целую вечность я предавалась этим размышлениям и другим в том же духе. Я намеренно говорю «вечность», ибо мои блуждания могли бы превратиться в вечность, если бы один из моих мучителей, испугавшись, не побежал к учителю и не признался в своем преступлении. Поэтому в какой-то момент я почувствовала, как в груди у меня неприятно ухнуло, как будто кто-то выдернул меня из моего же тела через глотку, и обнаружила, что лежу на спине в кабинете директрисы Джойнс и смотрю в ее опрокинутое лицо. Я повернулась, и меня стошнило на ковер.
То было мое первое случайное путешествие в край мертвых.
Документы
Отрывок из «Наблюдений очевидца»
Об элементах костюма
Тема орнаментальной скульптуры естественным образом подводит нас к теме моды, ибо любой, кто хоть раз видел капор, цилиндр, юбку с кринолином или жабо, подтвердит, что между конструкцией этих предметов и скульптурой много общего. В Специальной школе костюмы учеников и преподавателей нередко состоят из довольно любопытных деталей. Язык не повернется назвать их одеждой, так как они гораздо больше похожи на человеческие изобретения из других сфер: стропы, экраны, ветроотражатели, воздушные змеи и коинобори
[31]. Некоторые из них, очевидно, нужны для камуфляжа; другие выполняют защитную функцию, как средневековые доспехи или костюм пчеловода. Есть и такие, что представляют собой орудие для самонаказания или умерщвления плоти – носителю приходится двигаться в них с чрезвычайной осторожностью. Многие из элементов костюма, очевидно, используются в профессиональных целях, то есть для общения с мертвыми. К таким, например, относятся надувные пузыри, пришиваемые к подкладке воротников – в них хранится дыхание на случай чрезвычайной ситуации; к той же категории можно отнести марлевые сетки, неводы и корзины для сбора эктоплазмы; телескопические конусы из вощеной или обычной бумаги на каркасе из китового уса, пристегивающиеся ко рту или, после произведения с ними небольших манипуляций, к уху. (Конусы эти порой достигают восьми футов в длину, а их носителям требуются ассистенты, чья единственная задача – поддерживать широкую часть конуса при помощи шеста, на конце которого находится что-то вроде изогнутого мягкого седла.)
Некоторые костюмы учеников украшены развевающейся бахромой и кисточками; впрочем, сделано это явно не с декоративными целями. При взгляде на них возникает тревожное ощущение, что носящий костюм постепенно рассредоточивается в пространстве, распыляется на частицы, смешиваясь с воздухом. Тончайшие нити бахромы, колышущиеся от малейшего дуновения ветерка, щекочут верхнюю губу еще долго после того, как обладатель костюма покидает помещение. К другим приделаны шпоры из китового уса, к ним крепятся флюгеры, паруса и флажки. Объемные внешние элементы костюмов – не редкость. Это могут быть дополнительные съемные рукава, многоярусные эполеты, тенты от дождя, фартуки, капюшоны, турнюры, рюши, кушаки. Если носителю хочется переместиться, все эти ярды ткани приходится собирать, поднимать и переносить, что представляет собой довольно трудоемкое занятие. Отдельные элементы настолько громоздки и тяжелы, что вовсе препятствуют движению, делая его невозможным. Помню, одна из таких конструкций напоминала покосившийся стог сена, к которому пристегнули крошечного малыша, словно тот был довеском к нему, а не наоборот. Некоторые предметы надлежало крепить к мебели, архитектурным элементам здания (стойкам перил, например) или к другому человеку (который не всегда был доволен этой ролью). Другие, напоминающие паруса, раздувались на ветру, и их неосторожного обладателя уносило и волокло до тех пор, пока на его пути не вырастала стена или живая изгородь. А некоторые предметы были настолько малы – например, крошечный лоскуток ткани, особым образом обернутый вокруг ушной раковины или кончика пальца, – что носившие их, по сути, оставались голыми, хоть на них и было казенное белье – толстое, кусачее, выдаваемое всем ученикам при поступлении, чтобы защитить их от разгуливавших по школе жестоких сквозняков. Были и предметы, полностью скрытые от глаз; их помещали внутрь (оборачивали вокруг языка или зуба, например), носили в руке, а некоторые вовсе не имели физической формы и состояли лишь из запаха мокрой шерсти, идеи платья, четко сформулированной в голове, или повторяемого через регулярные интервалы описания красивейшей, но смертельно опасной шали, вышивка на которой была выполнена шелковыми нитками, вымоченными в яде; соприкасаясь с кожей надевшего шаль, яд выделялся и просачивался в организм.
Время от времени тот или иной наряд сопровождался возгласами негодования: «Не может быть!», или: «Враки!». Потом мне объяснили, что костюмы, вызвавшие столь бурную реакцию, были не просто одеждой, а предположениями, провокациями, гипотезами, слухами и клеветой. Некоторые из них были спроектированы специально, чтобы доказать несостоятельность костюма другого ученика, открыто возразить ему, спародировать или педантично исправить многочисленные мелкие неточности. Другие – и такое встречалось часто, если не повсеместно – были призваны доказать несостоятельность самого ученика, ибо одним из краеугольных принципов Специальной школы считалось представление о том, что «я» – иллюзия, которую надлежит систематически развеивать. Так, например, я видел ученицу, передвигавшуюся внутри каркаса из китового уса на колесиках, к которому было приделано столько шторок, ламбрекенов и экранов, беспрестанно открывавшихся и закрывавшихся, что малышку внутри этой конструкции было просто не видно. Разумеется, сама конструкция выглядела очень заметной, но человек внутри нее – нет. Впрочем, ученики Специальной школы носили костюмы не для того, чтобы произвести впечатление на наблюдателей.
Бывало и так, что костюм употреблялся в сослагательном наклонении, как будто его обладатель хотел своим видом показать: «Если бы я решил нарядиться сегодня, то сделал бы это так, но, разумеется, я этого делать не буду, ибо никакого «я» не существует». Эта фраза, пожалуй, применима к моде в принципе, но я впервые обратил внимание на это свойство моды именно здесь, в Специальной школе, так как ни в каком другом месте костюмы не были столь необычными, а население столь малочисленным и изолированным. Новые стили возникали здесь молниеносно. А может, школа изменила мои представления о моде так же, как изменила мои представления о языке. С тех пор как я побывал там, я больше не могу без ужаса взирать на корсет на китовом усе – тот представляется мне не иначе как уменьшенной портативной версией «железной девы». Любая траурная шляпа для меня теперь – слуховой аппарат.
