С этими словами, тяжело дыша, разрываясь между слезами и непокорностью, с раскрасневшимися щеками, девочка ныряет между своих потрескавшихся губ, а я бросаюсь за ней.
Рассказ стенографистки (продолжение)
Итак, я рассказала вам о том, как научилась не только впускать в себя призраков, но и нырять в край мертвых. Теперь все в школе знали, что я некронавт.
Тем временем в роли секретарши директрисы у меня появлялось все больше обязанностей. Я не только выполняла то, что от меня требовалось (печатала и вела картотеку), но и оказывала директрисе услуги более личного характера, которые прежде выполняла Другая Мать: грела ее домашние туфли, следила, чтобы не заканчивался зубной порошок. Я также делала то, о чем никто прежде не догадался позаботиться: к примеру, натирала норковым маслом и ваксой церемониальные легкие директрисы и заблаговременно накачивала в них воздух. Глядя по сторонам, а если понадобится – и в замочную скважину, слушая, если понадобится, под закрытыми дверьми, и читая забытые на столе бумаги, я научилась предугадывать, когда директрисе что-то нужно, и давать ей это прежде, чем она успеет попросить. Так я стала ее незаменимой помощницей.
Порой я испытывала беспокойство. Например, проходя мимо одной из цветных служанок. Мы обе спешили и несли что-то в руках. В такие минуты я чувствовала, что держусь на плаву лишь благодаря какой-то зыбкой магии, в то время как моя товарка давно погрузилась под воду. Чувствуя, что иду ко дну, я отводила взгляд. Меня тревожило и то, что чрезмерно безукоризненное выполнение моих обязанностей удешевит мой труд и меня саму, сделав невидимыми мои старания. Меня перестанут замечать не потому, что я слишком далеко от власти, а потому, что слишком близко. Правой руке никто не предлагает продвинуться по службе.
Но в какой-то момент мне стало казаться, что у меня другая цель. Что это за цель, я пока не имела понятия – возможно, она состояла лишь в том, чтобы постичь свое предназначение, а ничего грандиозного я в этом не видела. Но я догадывалась, что наши с директрисой цели совпадают, а в том, что ее цель грандиозна, не оставалось никаких сомнений. Поэтому я упорно шла к своей цели, хотя не понимала ее и не видела.
То же самое можно было сказать обо всех нас. Наши взоры были обращены на директрису, как бутоны маргариток к солнцу. Вот только солнце это было суровое. Посторонний мог бы задаться вопросом, отчего мы не стали искать солнца более теплого. Директриса уступала харизмой и умением внушать доверие почти любому человеку на Земле; кто угодно казался более пригодным для осуществления ее задачи, которая, как мы смутно догадывались, заключалась в том, чтобы помочь нам всем. Хотя нет, пожалуй, «помочь» было неподходящим словом. «Помогать» можно лишь в этом мире, а директриса Джойнс отчаянно скреблась в его двери всеми острыми краями своей сущности, чтобы поскорее вырваться в мир иной. (Мы уже поняли, что в ее задачи не входило подготовить нас к жизни в этом мире и научить зарабатывать себе на жизнь.) Если помощь может быть бесполезной, но при этом по-прежнему считаться помощью, именно такую помощь она нам оказывала. Но меня это не отпугнуло. Ничего я не жаждала сильнее, чем принять всю исходившую от нее бесполезность.
Хотя иногда я была несчастлива – пожалуй, именно так можно охарактеризовать усталость и тоску, охватывавшие меня в минуты уединения, – мне никогда не хотелось уехать. Я все больше забывала свое старое «я», пока в один прекрасный день не перестала ощущать себя чужой. Теперь я ощущала себя просто странной, но эта странность была здесь к месту. С каждым днем я все больше становилась той «собой», для которой когда-нибудь откроются непознанные двери.
Как-то раз я вела протокол частной рабочей встречи директрисы с мисс Тенью. Вдруг директриса закашлялась, промокнула губы платком, покрытым пятнами крови, встала и спокойно вышла за дверь. Узкое лицо мисс Тени покраснело: она произносила пространную речь об относительных преимуществах доплат за особые привилегии и повышения платы за обучение, а директриса ее не дослушала. В какой-то момент мисс Тень была готова погнаться за ней, но потом вздохнула и принялась собирать бумаги.
– Если она и кажется рассеянной, – произнесла она, обращаясь то ли ко мне, то ли к себе самой, – так это потому, что до сих пор не выбрала себе преемника. Само собой, она тревожится: что станет со школой после ее смерти? Не то чтобы ей нездоровилось, нет, хотя она и кашляет, но разве все мы не кашляем в этом нездоровом климате, когда по ночам с полей тянет такой сыростью и весь дом пропитывается миазмами? Здесь я ложусь спать, не рассчитывая, что проснусь наутро, но просыпаюсь – мы все просыпаемся, и она – не исключение. Кто-кто, а она крепче нас всех, вместе взятых, и все же она тревожится, что вполне естественно. Ум столь проницательный умеет смотреть в будущее, а в будущем школа или есть, или ее нет: все зависит от того, найдет ли она подходящего преемника.
Мисс Тень, возможно, продолжала говорить, но я ее не слышала. Я услышала зов, меня призвали. С того момента я не сомневалась в своем призвании. Впрочем, словами не передать, как встрепенулось все мое тело и душа в ответ на этот зов.
Преемник!
Я жадно, страстно, самозабвенно предалась освоению своего ремесла. Когда я навлекла на себя гнев мистера Истера за плохую успеваемость в оральной гимнастике, я бросилась через класс и даже вскочила на парту, чтобы поскорее принять наказание. Я даже сама взяла палочку и с силой вдавила ее в язык. На следующий день моя нижняя губа распухла и растрескалась. Я чувствовала, как она выпирает, а когда видела, что люди смотрят, нарочно выпячивала ее еще сильнее. Однако меня так часто лишали десерта, что я поняла: одним лишь усердием я свои позиции укрепить не смогу. Поэтому я стала не только упорно упражняться в призвании мертвых, но и притворяться, что у меня получается. Если учитель вызывал меня к доске, а горло отказывалось повиноваться, я закатывала глаза так, что виднелись белки, роняла челюсть и принималась говорить странным голосом, искажая гласные. Я притворялась, даже когда в этом не было необходимости, тренировки ради, и вскоре уже никто, кроме меня, не мог заметить разницу. Впрочем, даже я сама не всегда ее замечала.
В школе я была не единственной мошенницей, несмотря на то, что мошенничество требовало отваги: ведь не меньше, чем настоящие призраки, директрису завораживало умелое шарлатанство. Она вступала с поддельными «призраками» в метафизические дебаты и продолжала до тех пор, пока обманщику хватало изобретательности поддерживать беседу. Бывало, что у притворщиков не выдерживали нервы – я была свидетельницей того, как один ученик, подвергшись подобному допросу, расплакался и во всем сознался. Директриса же как будто его не слышала и продолжала обращаться к нему как к «призраку», хотя из-за рыданий он уже не мог говорить. Потом она холодно произнесла: «Вашей единственной ошибкой было полагать, что вы сами реальнее своей выдумки». В обычных школах жульничали самые слабые ученики; в нашей – самые сильные.
