– Мы будем там через минуту.
Но Эмма уже выбирается из корзины, раскачивая горящую лампу. Вокруг пляшут причудливые тени.
– Спасибо, Огливи, – улыбается она.
Под лампой ее взлохмаченные кудри приобретают розовый оттенок. Лицо покрыто мертвенной бледностью, под глазами синяки.
– Ты прав, нам лучше не опаздывать. Я слышала, что в прошлом году одна из инкубусов…
– Инкубов, – хором поправляем мы.
– Инкубусов, – хмурится она. – Она опоздала, и Зорба заставил ее целую неделю стирать.
Нас передергивает. Наказание стиркой означает, что ты будешь стирать вонючее постельное белье из домика № 5, где живут те, кто делает под себя.
Мы молча идем к главному дому. Это не слишком приятная прогулка. Струящийся пот, москиты и жгучая крапива. Наши босые ступни тонут в красноватой грязи.
– Прости, дружище, – шепчет мне Огли. – Я думал, ты там один. Не хотел вас потревожить…
– Да ладно, – вздыхаю я. – Она все равно только притворялась.
Когда тропинка выводит нас к озеру, я вижу, что Огливи, как всегда, перестраховался. Мы явно не опаздываем. По заросшему маком лугу сонно бродит стайка лунатиков, цепляя своими поводками траву.
– Притормози, Огли, – чуть задыхаясь, говорю я. – Не можем же мы все опаздывать.
Но оказалось, что можем. Жена директора лагеря Энни уже начала свою ежегодною беседу.
– …А теперь я рада сообщить, что мои проблемы со сном потеряли свою остроту и уже три года я вижу сновидения.
Жидкие аплодисменты. Кто-то жует яблоко. Мы с Огливи обмениваемся унылыми взглядами. Мы не впервые в этом лагере, и можем наставлять новичков. Всю эту болтовню мы знаем наизусть.
– Дети, сон – это тепло, в котором плавится время. Фокус, какому вас здесь научат. Но! Не ожидайте, что мы сможем полностью избавить вас от расстройства сна за несколько недель.
Огливи открывает рот одновременно с Энни и моргает. Мы с Эммой с готовностью смеемся, но вовсе не над этой клоунадой. После безнадежного школьного одиночества я просто счастлив снова сидеть с друзьями на теплом кедровом полу и радоваться плоским шуткам.
– Ваши родители прислали вас сюда вовсе не для этого, – продолжает Энни, недовольно покосившись на нас. – Мы предоставляем вам безопасное место, где вы можете комфортно лежать, не смыкая глаз. И, вероятно, даже спать, – провозглашает она, подавшись вперед.
– Или стонать, – добавляю я, толкнув локтем Огли.
Местный ветеран-нарколептик прыскает со смеху. Новичков не предупреждают, какие звуки они могут услышать здесь ночью.
В лагере Зорбы всю ночь раздаются стенания, вопли и скрежет зубов. Популярность тут зависит от интенсивности ваших ночных бдений. Даже в подобном месте существует строгая социальная иерархия.
Домик 2: Страдающие ночным апноэ
Домик 3: Лунатики
Домик 6: Говорящие во сне
Домик 8: Бьющиеся головой о стену
Домик 11: Ночные обжоры
Домик 7: Скрежещущие зубами
Домик13: Страдающие от ночных кошмаров
Домик 9: Страдающие бессонницей
Домик 1: Нарколептики
Домик 10: Инкубы
Домик 5: Страдающие ночным недержанием
И есть еще мы.
Домик 4: Разные
Это те, чьи родители поставили галочку против строчки «Другое». Наша болезнь не поддается диагнозу. Это означает, что нас считают ненормальными и скрежещущие зубами парни, у которых во рту остались одни огрызки, и девчонки-инкубы, утверждающие, что во сне ими овладевают демоны.
Огливи мне как брат родной. У нас с ним один недуг. Последние три года мы спим на соседних койках. Энни с приторной нежностью называет нас своими близнецами. Но это не означает, что мы похожи внешне. Огливи высокий, как баскетболист, у него маленькие светло-зеленые глазки и сонная физиономия. А я низенький, чернявый и нескладный парень с острыми локтями и коленками. Моя мамаша говорит, что я из тех, кто любит похвастаться, но не знает, как это делается. Вообще-то в дневной жизни у нас не так уж много общего, хотя кое-какие совпадения имеются: страсть к мунболу, ненависть к старухам и кошкам, фанатичная любовь к бродяжничеству. Зато ночью мы становимся кровными братьями, связанными узами одинаковых сновидений. Огливи единственный, кто, как и я, видит пророческие сны о прошлом.
Но даже не будь этого, мы бы обязательно сдружились. При всем нашем уважении к соседям домик № 4 – место довольно жуткое.
Там обитают Эспалда и Эспина, приемные дочери священника. Это горбатые двойняшки, хихикают по каждому поводу и трутся горбами, когда спят. Еще там имеется Филипп, психоманьяк, в которого вселился злой дух. Он подхватил его, сорвав банан с придорожного дерева, не подозревая, что его корни обвились вокруг общей могилы революционеров из Монкады. И с тех пор им владеет дух Франсиско Паиса. Во сне он взрывает гранаты и, потрясая кулаком, вопит: «Да здравствует революция!» Днем же политикой не интересуется.
В этом году к ним прибавился новичок, восточноевропейский оборотень. От него пахнет землей и разложением Старого Света. Лицо его – один сплошной ужас, пестрая мешанина болячек и гнойных прыщей. Из ушей и на подбородке торчит рыжая щетина. Глядя на него, невольно ожидаешь какой-нибудь страшной истории: он не ходил в школу и питался кислой капустой, а мать летала на шабаши ведьм. Его циклы сна строго совпадают с фазами луны.
Эмма раньше была классической лунатичкой. Рассказывает, что после смерти матери ее стали находить по ночам рядом с гостиницей «Миска и койка», где она с открытыми глазами бродила по сточным канавам. Но, вероятно, недуг Эммы стал принимать иную форму, поскольку ее больше не привязывают к кровати. И я как-то сразу заметил, что Эмма не только хороший партнер по игре в мунбол, но, прежде всего, девочка. Вокруг глаз у нее забавная сетка вен, похожая на жилки листа, засушенного между страницами. В лагере она единственная, кому не поставлен диагноз. Не знаю, почему я вдруг решил, что могу спасти ее, или мы оба сумеем спасти друг друга. Но сейчас я люблю фантазировать, как мы спим вместе и видим в своих снах то, что там видят обычные дети. Просыпаемся утром в одной постели, отдохнувшие и излечившиеся от своих хворей.
А теперь об Огливи. Никогда не забуду ту ночь, когда мы с ним выяснили, что у нас одна болезнь. Это была наша первая неделя в лагере, время, когда все растеряны и не уверены в себе. Мы старались как можно дольше не спать, чтобы не выдать себя во сне. Я спрятал снотворное в носок и засунул его под подушку. Огливи занимал соседнюю койку, и я заметил, что он сделал то же самое. Мы лежали в темноте, глядя друг на друга, словно повстанцы, загнанные в угол. В конце концов, оба сдались, но в 4.47 с криком проснулись и уставились друг на друга. Волосы у Огливи встали дыбом, белесые глаза прямо выскакивали из орбит – в общем, живое олицетворение ужаса. Но наши крики быстро сменились смехом.
