– Черт, ну и грязища здесь, – буркнул он.
Но уточнять, кто виноват, что древние раковины превратились в мусорные баки, Барнаби не стал. Ему и так целыми днями приходится намывать их снаружи, отдирая детский крем и прочую гадость. Мальчишкой Барнаби мечтал стать лесником, охраняющим природные ландшафты, зубчатые горы и девственные леса. Защищал бы благородных буйволов, носил шляпу и значок. А вместо этого оттирает неприличные надписи на раковинах. Мистер Джурайб давно бы уволил его, если бы он не делал вид, будто незаменим, припрятывая все чистящие средства.
Но Барнаби старался об этом не думать. Он взглянул на Рыжую, осовевшую от выпитого, и вдруг представил чертика в коробке со сломанным заводом. Игрушка без ручки. Похоже на его собственные перспективы по части деторождения. Внутри у него все сжалось и похолодело. Никакого выхода.
– Ага, грязь жуткая.
Сквозь трещины в раковину просачивался лунный свет, бросая пятнистые отблески на вывалявшуюся в грязи девочку. Она, не отрываясь, смотрела на Барнаби.
– А ты хоть знаешь, где мы сидим? – спросил он, намереваясь прочитать ей лекцию. – Это мегалитический экзоскелет. Мы можем лишь догадываться, кто в нем обитал…
Барнаби вдруг замолчал, испугавшись эха своего собственного голоса. Казалось, стенки раковины повторяют каждый звук.
– Девочка, а ты не слышала здесь каких-нибудь странных звуков?
Ее уши порозовели.
– А что?
– Да так, ничего. Мой… коллега говорит, что порой слышит тут довольно странные звуки. Они доносятся из раковин.
– Ах, это, – небрежно бросила Рыжая.
– Это?
– Это Ларами. – Она сморщила нос. – Ну, вы понимаете. Занимается там этим делом.
– Ларами Джурайб? Этим делом?
Барнаби покраснел. Утром он сообщит эту новость Раффи. Надо же, принять за стенания привидений вполне земные стоны! Хотя Раффи мог просто прикалываться – все знали, что он любитель дурацких выходок. Но какова Ларами! Ей ведь лет двенадцать. Уж лучше бы это были духи.
– Значит, дочь босса шастает по раковинам, – покачал головой Барнаби. – А ты как здесь оказалась? Тоже с дружком хотела встретиться? – Он ткнул Рыжую локтем в бок чуть сильнее, чем того требовали обстоятельства. – Или в прятки играла? Изображала улитку?
Рыжая шмыгнула носом, и у нее заблестели глаза. «Господи, – подумал Барнаби. – Сейчас разревется». Он неловко потрепал девочку по плечу.
– Ну, ладно, ладно.
Она уткнулась ему в плечо, сначала неуверенно, потом все более настойчиво. Барнаби увидел, что по ее рыжим кудряшкам ползет вошь, и осторожно смахнул ее рукой. И на него неожиданно нахлынула любовь к этой толстой подружке по несчастью. Он стал фантазировать: «Я ее усыновлю и воспитаю, как родную дочь. Мы будем ездить на материк и смотреть на фокусников».
Это чувство наполняло его радостью. «Я хороший человек, – с удивлением думал Барнаби, поглаживая девочку по волосам. – Со мной все в порядке».
– Не бойся, детка, – бормотал он, поглаживая ее по влажной спине. – Все будет хорошо.
На грязный пол раковины упала одинокая капля.
Рыжая улыбалась: ей хотелось верить этому человеку. Она не знала, как ответить на его вопрос, почему она тут оказалась. Но чувствовала, что всю правду говорить нельзя. Внутри ее была запрятана какая-то пружина, грозившая вот-вот распрямиться, причем с каждым годом это ощущение становилось все сильнее. Рыжая свернулась калачиком в холодном изгибе раковины. «Так и нужно жить, – шептал ей внутренний голос. – Оденься в панцирь и никого не подпускай к своему сердцу».
Ветер снаружи утих. Вода мерцала и переливалась, словно там плавали тысячи светлячков. Все вокруг застыло, как бывает перед грозой. Голубоватые мотыльки выделывали в воздухе сложные пируэты. Луна была похожа на часы без циферблата. По спине у Рыжей пробежал холодок, сердце гулко застучало. «Сейчас что-то произойдет», – думала она. Казалось, невидимая рука включила внутри раковины звук. Рыжая слышала, как гудят ее кости. Закрыв глаза, она уловила шум моря. Раковина потрескивала на ветру. Взрослые голоса внутри Рыжей умолкли. «Господи, ну пожалуйста, сделай так, чтобы что-нибудь случилось», – молила она. Рыжая смотрела на грязные обгрызенные ногти Барнаби. Она даже не знала, на что надеяться. На что-нибудь.
Рыжая уже испытывала нечто подобное. В первый вечер в доме мистера Пападакиса. Он смотрел телевизор, а она шла в кухню и задела юбкой его кресло. Он вдруг вцепился в нее, как клещами, и насильно посадил к себе на колени. Рыжая была так удивлена, что даже не сопротивлялась. Руки в коричневых пятнах стали суетливо блуждать по ее бедрам. Ей стало до ужаса противно, но она продолжала неловко сидеть у него на коленях, глядя прямо перед собой. По телевизору показывали «Кто еще тебя так любит?», и Рыжая громко смеялась над плоскими шутками. Медленно склонив голову, мистер Пападакис лениво и безразлично посмотрел на нее. Потом, чуть скривившись от отвращения, столкнул ее с колен. Точно с таким же выражением он заглядывал в холодильник и, учуяв там что-то несвежее, раздраженно захлопывал дверцу.
Следующие несколько недель Рыжая провела в полном замешательстве. В ней клокотала глухая ярость. Она с вызовом фланировала мимо кресла мистера Пападакиса, повыше задрав свою розовую юбку-шорты и как бы провоцируя облапить ее снова.
Это чувство незащищенности теперь преследовало Рыжую постоянно.
– Эй, детка! С тобой все в порядке? У тебя, случайно, не аллергия? – забеспокоился Барнаби.
«С лицом у нее что-то не так», – подумал он. Глаза у Рыжей были закрыты, щеки раздулись, губы кривились. Она была похожа на обезьянку, изображавшую человеческую страсть. А потом вдруг прижалась к нему. От нее пахло мылом, чистыми волосами, травой и яблоками. Запах был такой детский и невинный, что у Барнаби замерло сердце. Ее детские зубки звякнули о его коронки, словно на вечернем чаепитии столкнулись две фарфоровые чашки.
– Ты что, девочка? – изумился Барнаби, отталкивая Рыжую от себя. – Зачем ты это сделала, Лилит?
Снаружи послышалось глухое ворчание грома, многократно повторенное раковинами. Поднялся ветер. Их напряженное дыхание эхом отдавалось внутри перламутровых стен.
Барнаби так и не получил ответа на свой вопрос. Рыжая отпрянула, сжавшись, как побитая собака. Ветер завывал с апокалипсическим надрывом, будто мир больше не мог хранить свои секреты. Открылись небесные шлюзы, и хлынул дождь. Раковина зазвенела, как камертон. А вскоре в темноте раздался трубный звук, которого так долго ждал Барнаби.
Гигантские раковины начали гудеть. Мать Рыжей однажды сказала: «Это задело струны моей души», и Рыжая вроде бы поняла ее. Но, как и в случае с другими загадочными фразами, ей это только казалось. А вот теперь все ее кости и сухожилия вибрировали так, словно тело было ожившим струнным инструментом. Позвоночник уподобился ксилофону, и каждый позвонок трепетал в безмолвном вибрато. Рогатая раковина подрагивала на ветру, и Рыжая вдруг осознала, что скользя взад и вперед по ее внутреннему каналу, она может менять высоту звука, используя собственное тело в качестве сурдинки в духовом инструменте. Все гигантские раковины издавали один и тот же низкий звук. Огибая круглые монолиты, он перекатывался по «Городу морских раковин», как древний сигнал тревоги. Музыка двигалась по логарифмической спирали, как бы наматываясь на рогатую раковину. А сквозь нее пробивалась другая песня. Потусторонняя мелодия в минорном ключе, которая, как шелк, обволакивала тело. Она была похожа на крики чаек, звон кимвал и шум дождя, падающего в темную воду и, казалось, выплывала из черной глубины раковины. Такая знакомая и поэтому совсем не страшная.
