– Девочки у нас совсем дикие, – с блаженной улыбкой шепнула она сестре Марии. – Вы должны проявлять терпение.
Я вцепилась ей в лодыжку, стараясь прокусить шерстяной носок. От сестры Жозефины пахло по́том и веснушками. Такую ничего не стоит убить.
Наша часть стаи, в которой было пятнадцать душ, прибыла в приют утром. Нас сопровождали робкий и нервозный социальный работник, священник с детским лицом, серый волкодав Бартоломео и четверо крепких лесников. Священник раздал нам какие-то черствые кексы и произнес короткую молитву. Потом повел нас через лес. Мы прошли мимо дикого пчельника и поваленных дубов и вскоре увидели белый шпиль церкви святой Люсии, возвышавшийся над деревьями. У грязноватого озера мы остановились, и священник забрал наших братьев. Бартоломео помог загнать мальчиков на небольшой паром. Мы, девочки, стали возбужденно бегать по берегу, разрывая свои новые джемпера. Наши братья, маленькие и растерянные, молча стояли на палубе.
Наши отцы и матери были оборотнями, жили в логовах на краю леса, страдая от морозов и фермерских вил. Местные фермеры изгоняли их за то, что они ели их фруктовые пироги и терроризировали телок. А местных волков они отпугивали большим пальцем, способностью к раскаянию и человеческими детьми. (Они рождались через поколение.) Наша стая выросла в зеленом чистилище. Мы не могли сравниться с настоящими волками, но бегали на четвереньках. В логове мы разговаривали на помеси волчьего и человеческого с частыми подвываниями. Наши родители хотели для нас лучшей жизни, чтобы мы умели себя вести, пользовались полотенцами и нормально говорили на двух языках. Когда в пещере появились монахини, родители не смогли отказаться от их предложения. Они надеялись, что те сделают нас полноценными членами человеческого общества. В приюте святой Люсии мы приобщимся к культуре. В то время мы еще не знали, что наши родители отсылают нас навсегда. И они тоже не знали.
В тот первый день монахини отпустили вожжи и предоставили нам полную свободу. Все было новым, волнующим и интересным. Приют святой Люсии окружала низкая гранитная стена, за которой шумел лес. Там был каменный фонтан, полный восхитительных птиц. Еще там стояла статуя святой Люсии. Мраморная кожа была холоднее, чем носы наших матерей, а глаза без зрачков были возведены к небу. По ее каменным ступням скакали белки, еще не знавшие, что они обречены. Наша поредевшая стая задрала головы и радостно завыла – звук был ликующий и ужасный, хотя братья больше не могли нас поддержать. Повсюду были выкопаны ямки!
Мы увеличили их число, вырыв свои собственные. Там мы похоронили новые кусачие джемперы и кости слишком дружелюбных белок. Наши носы подвергались постоянным испытаниям. Повсюду витали человеческие запахи: хлеба, бензина и женского пота, чуть замаскированного ароматом ладана и свечей. Мы изумленно обнюхивали друг друга, убеждаясь, что в этом незнакомом месте даже наш собственный запах стал иным.
Мы валялись на земле, греясь на полуденном солнышке, когда снова появились монахини. Они остановились в тени можжевельника, перешептываясь и показывая на нас пальцами, а потом двинулись к нам. Наша самая старшая сестра спала, подергиваясь во сне: ей снился жирный мягкий лось. (Тогда нам всем снилось одно и то же, это было так же естественно, как пить одну и ту же воду и спать на одном и том же красном щебне.) Учуяв приближающихся монахинь, она инстинктивно ощетинилась. Но, учитывая наше новое положение, это была скорее инсценировка. Она взяла прядь своих всклокоченных волос и подняла ее над головой.
Сестра Мария мужественно улыбнулась.
– Как тебя зовут? – спросила она.
Наша старшая сестра провыла что-то нечленораздельное. В этом вое слышались отголоски страдания, страха, полузабытой охоты и полнолуния. Сестра Мария кивнула и стала быстро писать что-то в блокноте. Это было подобие именного жетона: «Привет, меня зовут…….!»
– Пусть будет Жанетта.
Остальная стая встала в кружок, разрываясь между желанием помочь и неизведанным ранее страхом. Мы чувствовали опасность, исходящую от этих слов, написанных на непонятном нам языке. Наша самая младшая сестра среагировала быстрее нас. Прижав руками уши, она, угрожающе рыча, попятилась к ограде, а потом пустилась наутек. Потребовалось два часа, чтобы настичь ее и промаркировать: «Привет, меня зовут Мирабелла!»
– Стадия 1 немного выбивает из колеи, – вздохнула сестра Мария, забрасывая в рот таблетку транквилизатора.
Стадия 2. Через какое-то время воспитанники начинают понимать: чтобы приспособиться к новой культуре, им необходимо работать над собой. Эта работа вызывает стресс, и они часто чувствуют себя потерянными. Они могут избегать каких-то продуктов. Подолгу о чем-то мечтать. Многие воспитанники чувствуют себя в изоляции, они раздражены, растеряны, подавлены или испытывают дискомфорт.
В те дни мы мечтали о реках и мясе. Хуже всего было в полнолуние! Хуже, чем холодные сиденья унитазов и тушеные помидоры, хуже, чем насилие над языком, пытающимся произносить наши фальшивые новые имена. Мы без всякой причины огрызались друг на друга. Я помню, как сбивало с толку, когда, взглянув вниз, мы вместо своих ног видели туфли с квадратными мысками. Во время прогулок я старалась смотреть прямо перед собой, уговаривая себя молчать. Всегда обувай туфли. Рот закрыт, на ногах туфли. И не грызи свои новые мокасины. Нельзя. Я постоянно нарушала это правило, и рот у меня был черным от ваксы. Наша стая была раздражена, растеряна и подавлена. Мы испытывали дискомфорт и путались в языках. Никогда прежде нам так сильно не хотелось пуститься наутек. Но куда мы можем сбежать? Только к матери, и она встретит нас кривой усмешкой. Только к отцу, который уткнется в лапы рыжеватой головой. Разве мы можем предать своих родителей, с позором вернувшись к ним? И это после того, как они уступали нам лучшие кусочки сурка, любили нас, несмотря на нашу жалкую безволосость, переводили через плавучие льдины и отправили в приют для нашей же пользы.
Нам ничего не стоило перемахнуть через низкую каменную ограду. К тому же сестра Жозефина всегда оставляла ворота открытыми. Ночью окна не закрывались ставнями, и лунный свет манил нас в лес. Но мы знали, что пока не стали цивилизованными, в лес возвращаться нам нельзя. Иначе разобьем сердца своих матерей. Все это выглядело как изощренное человеческое коварство.
Мы никак не могли превратить свою белую прохладную спальню в настоящий дом. Поначалу галлонами пили воду, чтобы было чем метить территорию. И усердно поливали желтый ковер из старых газет. Но потом, когда мы возвращались в спальню, оказывалось, что все следы наших усилий исчезли. Кто-то приходил и начисто стирал наши запахи. Каждое утро мы оставляли в спальне свои метки, а вечером все они были уничтожены. Как мы ни старались, наши запахи никак не могли там укорениться, и это превращало нас в невидимок. В конце концов, мы сдались. Стая приспосабливалась к новым условиям с одинаковой скоростью. Самые продвинутые уже могли различать два вида передвижения: сгорбившись и с высоко поднятой головой. И почти все ходили на двух ногах.
Почти все. Общее беспокойство вызывала Мирабелла. Она рвала мягкие подушечки, лежавшие на церковных скамьях, и подкладывала вместо них кости. Бродила по территории, виляя несуществующим хвостом. (Мы с трудом избавились от этой привычки. Приходя в волнение, припадали к земле и начинали крутить задом, причем с бешеной скоростью. «Какой кошмар!» – хмурилась сестра Мария, втайне завидуя нам.) Мы щипали нашу сестру за зад и шипели, подражая монахиням: «Мирабелла, нельзя». Она смущалась и обиженно наставляла уши.
