Оживилась.
— Значит, вы мне еще за один месяц заплатите?
— И не подумаю!
Слезы исчезли. Злое, жадное лицо.
— Зачем тогда это? Вы же только за один месяц заплатили.
— Чтобы показать эту расписку приставу или дворнику, кто там из них придет. Чтобы подтвердить мое заявление.
— Ни за что такой расписки не дам!
— Как угодно! Это уже меня не касается. Имею честь кланяться!
Утром Дуня рассказывает:
— Она все с ейным ссорится. Рыжий говорит: «Дай ему расписку, ты, дура!» А она ни за что не согласна.
Вдруг стремительно открывается дверь. Влетает, без стука в дверь, хозяйка. В пеньюаре, в папильотках… Точно с цепи сорвалась…
— Вот вам расписка. Скорее! За мной сейчас дворник к вам идет… Только уж потом меня не обманите!
Расписка — как следует. Предъявляю ее дворнику и даю обязательство, что, начиная с третьего месяца моей жизни в этой комнате, квартирную плату буду вносить прямо в казначейство. Как же, стану я здесь жить три месяца…
Хорошо теперь мне стало житься. Хозяйка боялась меня рассердить. Дуня получила распоряжение: не жалеть дров и вообще ублажать меня.
Кончился месяц. Хозяйка тут, как тут:
— Я за квартирной платой на второй месяц…
— Не беспокойтесь: я через час съезжаю…
Дуня говорит:
— Хозяйка все меня учит: как будет жилец съезжать, стань у выхода, может быть, что-нибудь на чай тебе даст!
На Кавказ!
В Тифлисе генерал Я. Д. Малама, исполнявший обязанности главноначальствующего на Кавказе, помнил о своем обещании дать мне место в своей канцелярии. Но он встретил сопротивление со стороны директора канцелярии генерала Трофимова и его ставленника вице-директора Максимова. Они всячески затягивали мое назначение как чужого и неизвестного им человека, надеясь на то, что генерал Малама, как калиф на час, вскоре потеряет свою власть.
Но Малама под конец потребовал представить ему список всех имевшихся вакансий. Как раз незадолго перед вступлением Маламы в управление Кавказом была учреждена должность помощника начальника канцелярии главноначальствующего на Кавказе по военно-народному управлению; об этой должности от Маламы скрывали и не напрасно… Я. Д. Малама потребовал назначения меня именно на эту, сравнительно высокую, должность.
Тем временем саботажу канцелярии в отношении меня неожиданно помогло учреждение наместничества на Кавказе. Наместником назначался любимец царя Александра III престарелый граф И. И. Воронцов-Дашков.
— Нельзя, — докладывали тогда генералу Маламе, — назначать на такой ответственный пост без согласия графа Воронцова-Дашкова. Он может быть недоволен! Быть может, он уже имеет своего кандидата…
С этим трудно было не согласиться.
Воронцов-Дашков вызвал к себе в Петербург генерала Трофимова. Я его посетил. Пожилой генерал, рыжебородый, с хитрыми глазами, встретил меня корректно-сдержанно:
— Как же вы будете служить по администрации, когда вы по специальности астроном…
Трофимов перед этим получил, как я впоследствии узнал, от вице-директора Максимова по моему делу телеграмму: «Больше задерживать нельзя, генерал настаивает». Да и сам Трофимов к этому вопросу уже охладел, так как его служебное положение пошатнулось. Он был высшим исполнителем осужденной к тому времени политики бывшего главноначальствующего на Кавказе князя Голицына, который держал кавказских туземцев, особенно армян, в ежовых рукавицах. Ему, очевидно, нельзя было удержаться при графе Воронцове-Дашкове, который с первых же слов провозгласил совершенно противоположный лозунг: «Полное доверие к туземцам Кавказа!»
Трофимов был смещен и назначен на скромный пост губернатора крохотной Черноморской губернии.
Теперь, сам того не ожидая, он подал мне добрый совет:
— Дело ваше уже вышло из моих рук. Оно зависит от только что назначенного помощником наместника по гражданской части Султана Крым-Гирея. Обратитесь к нему.
Н. А. Султан-Крым-Гирей
Имя Николая Александровича Султана-Крым-Гирея было в ту пору известно всей читающей России.
Прежнее княжество Гурия
[416], составлявшее тогда часть Кутаисской губернии, ранней весной 1905 года пришло в совершенно революционное состояние. Русская революционная социал-демократическая печать поспешила окрестить Гурию «авангардом русской революции». На самом деле вопросы русской революции гурийцам были чужды. Но в их стране — бедной, перенаселенной, страдавшей острым недостатком земли — быстрее, чем в других местах, стала прививаться социал-демократическая доктрина. То движение, которое впоследствии определилось названием большевизма, в Гурии начало проявляться бурно, со свойственной легко воспламеняющимся кавказцам горячностью. Начали насильственно смещать должностных лиц, образовывать бунтарские «красные сотни» и т. п.
Я. Д. Малама, человек военный, не был достаточно осведомлен — как тогда, впрочем, и почти все администраторы — в социалистических доктринах. Между тем на него неожиданно легла задача — так или иначе расхлебать эту революцию. По новизне событий он не знал, как ему поступить. Между прочим он советовался по этому поводу со своим хорошим знакомым, мужем моей сестры О. А. Ювжик-Компанейцем, который был тогда в Тифлисе председателем департамента судебной палаты.
— Знаете что, Яков Дмитриевич? Пошлите-ка в Гурию для выяснения истины и для убеждения населения кого-либо из членов вашего совета!
— Это, пожалуй, было бы хорошо. Но только кого бы?
— Разумеется, лучше всего Н. А. Султана-Крым-Гирея.
Малама так и поступил.
Началась сильно нашумевшая в печати поездка Султана-Крым-Гирея по Гурии
[417]. В революционном районе его встречали хорошо, говорили ему сочувственные речи. Старый идеалист-шестидесятник одной своей внешностью, а тем более искренностью своих речей, внушал к себе доверие и подкупал население. Но, как неисправимый идеалист, он и сам верил всему тому, что ему говорили лукавые азиатские агитаторы. В такой обстановке его с триумфом перевозили из селения в селение.
— Где я, — говорил он гурийцам, — там насилия быть не может!
В Тифлис, однако, стали поступать сведения, что этого чистейшей души человека социал-демократы просто-напросто морочат, а Н. А. этого не замечает. Будто бы одни и те же агитаторы ездят впереди него, переодеваются, гримируются и говорят ему в разных местах одни и те же подтасованные речи.
