С начальником судебного отделения В. В. Рощупкиным, худощавым, чахоточным, но чрезвычайно ядовитым молодым человеком, было еще труднее. Как я уже говорил, он с первых же дней стал позволять себе чуть ли не открытое издевательство над моим незнакомством с новым еще для меня делом. Ходил к Петерсону и юмористически рассказывал о моей неопытности. Однажды заявил о желании, будто бы выраженном через него Петерсоном, чтобы я попал на роль его сотрудника по разработке какого-то юридического вопроса. Я увидел, что дело не пойдет, если я его не огрею. И, когда он четыре раза подряд не исполнил моего распоряжения, я огрел его строгим выговором, объявленным по канцелярии. Рощупкин бросился с жалобой к Петерсону, но промахнулся. Петерсон понял, что Рощупкин кругом неправ, и при встрече со мною сказал:
— Благодарю вас, Всеволод Викторович, за эту меру!
Рощупкин смирился, и установились нормальные отношения.
Через некоторое время Усачев меня предупреждает, что вице-директор Максимов готовит доклад наместнику о назначении либо его, либо Рощупкина в Баку на роль правителя канцелярии при временном генерал-губернаторе.
Иду объясняться. Максимов со свойственной ему развязностью говорит:
— По распоряжению наместника в Баку должны поехать либо я, либо вы, либо один из начальников отделений вашей канцелярии. Выбирайте!
Конечно, это была неправда. Но, так как дело касалось гражданской администрации, о делах которой в то время докладывал наместнику Максимов, он мог устроить мне каверзу, откомандировав меня в Баку на «беспорядки». Пришлось уступить Рощупкина.
Последний обрадовался командировке: это и удовлетворяло его властолюбие, и развлекало в работе. Но это его и погубило.
Пробыв в Баку, пока там длились крупные беспорядки, месяца два, Рощупкин возвращался домой, при расстроенном, благодаря забастовке, транспорте, в товарном вагоне. Простудился, схватил воспаление легких и умер.
С заменившим его молодым князем М. Д. Чавчавадзе служебное дело пошло гораздо лучше.
Раскопки
Осматривая старинное помещение канцелярии, я заглянул и в подвал. Здесь увидел громадную кучу каких-то дел и бумаг.
— Что это?
— Да кто их знает! Кучи лежат так уже лет двадцать, если не все тридцать.
— И никто ими не интересовался?
— Никто! Лежат себе…
Назначаю комиссию для разбора этих залежей. Комиссия провозилась в подвалах, в пыли, месяца два. Результаты получились интересные.
Главным образом, кучи состояли из старинных неисполненных дел и бумаг. Очевидно, чиновники прежнего времени, когда попадалось затруднявшее их дело, разрешали его тем, что сносили в подвал и бросали в кучу… Когда еще кто спохватится, что исчезло дело…
Здесь было также несколько тысяч книг «Сведения о кавказских горцах»
[525], девять разных томов. Это весьма интересное собрание, когда-то изданное на средства военно-народного управления, уже давно считалось разошедшимся и являлось библиографической редкостью. Между тем, здесь, в подвале, всеми забытый, гнил целый склад ценного литературного памятника.
Там же нашли несколько сот томов книги Вейденбаума «Путеводитель по Кавказу»
[526], также изданной военно-народным управлением и давно считавшейся разошедшейся.
Много оказалось и хлама, но между ним обратили на себя внимание несколько деревянных ящиков, большого размера, с почтовой заделкой, еще не вскрытые. В них мы нашли несколько манекенов в национальных дагестанских костюмах. Письменных указаний относительно этих посылок не было найдено, но можно было догадаться, что эти манекены предназначались для бывшей лет за двадцать перед этим краевой выставки в Тифлисе
[527]. Присланные из Дагестана на выставку ящики в невскрытом виде прямо попали в подвал.
Манекены были переданы в этнографический отдел тифлисского музея, а «Собрание сведений о кавказских горцах» — в Тифлисскую публичную библиотеку.
Появление Казаналипова
Среди бумаг, передаваемых в нашу канцелярию наместником, попадала и его частная корреспонденция. Мое внимание привлекло одно из писем, адресованное в частном порядке на имя графа.
Некто, подписавшийся «Асельдер-бек Казаналипов», на четырех страницах льстиво объяснялся Воронцову-Дашкову в своем безграничном к нему почтении и преданности, а в заключение писал:
— Ничего мне в жизни не нужно, кроме только одного: позвольте, ваше сиятельство, мне, как верному и преданному псу, быть возле вас.
«Песья» преданность произвела на Воронцова-Дашкова впечатление, и вскоре Казаналипов, в качестве частного лица, получил доступ во дворец.
Большего пока ему и не требовалось. Бывший офицер, где-то в минувшем имевший соприкосновение с Воронцовым-Дашковым, он являлся очень крупным землевладельцем в Дагестанской области, был богат и в жалованье не нуждался.
С этого началось — лисице позволили положить на воз свой хвостик. Кончилось же тем, что Казаналипов приобрел громадное влияние на Воронцова-Дашкова, а следовательно, и на дела управления Кавказом. Своим влиянием он уступал в позднейшие годы только одной графине.
Толстяк, с типичным татарским лицом, с приплюснутым носом и узкими глазами, он обладал недюжинным умом. В то же время Казаналипов обладал даром с экспрессией и юмором рассказывать, причем любил рассказывать зло — кому-нибудь во вред. Посещая все чаще и чаще дворец, разыгрывая из себя не то дворового шута, не то Фальстафа, позволяя с мнимой безнаказанностью, скрываемой за веселым смехом, острить и на свой счет, он постепенно заставил всех настолько привыкнуть к себе, что стал казаться во дворце своим — почти что членом семьи графа. Он стал постоянным партнером при вечерней игре графа в карты и часто сопровождал его при поездках.
Понемногу Казаналипов сбрасывал с себя маску. Чтобы казаться ближе к русской власти, стал настаивать, чтобы его называли не Асельдер-беком, а почему-то Александром Михайловичем, и его просьба исполнялась. Незаметно, в юмористических тонах, точно с его стороны это была милая и остроумная шутка, выпросил себе должность чиновника особых поручений V класса при наместнике, хотя и без содержания. Еще спустя некоторое время выпросил себе придворное звание шталмейстера. Теперь он щеголял не в черном сертуке, а в пышно раззолоченном мундире и в разукрашенной белыми перьями и золотом треуголке.
