— Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе, Сыне Божий, помилуй нас!
Тихо отозвалось:
— Аминь.
Монах открыл дверь и с низкими поклонами удалился.
Навстречу шел худой, совсем седой старец, роста чуть повыше среднего. Из-под нависших седых бровей приветливо смотрят умные, точно проникающие во внутрь собеседника глаза.
Приняв благословение, я назвал себя.
— Пожалуйте, милости прошу! Мы ведь ждем вас.
Сели у стола, завязалась беседа. Я предполагал пробыть у игумена минут десять, а незаметно прошел целый час. Старик рассказывал историю создания монастыря и о том, как он строил здание за зданием.
— Как, отец архимандрит, средства вам удавалось добывать?
Иерон засмеялся.
— Я всегда приступаю к постройке без средств. И всегда нам Бог помогает! Только начнем строить, подъедет какой-нибудь богомолец, из богатых. Смотришь — и пожертвует монастырю крупную сумму. Мы строим дальше. А там еще пожертвуют, и еще… Много — спасибо им — московские купцы нам помогают!
Он задумался.
— А вот я вам покажу, что теперь надумал сделать. Посмотрите-ка!
Архимандрит достал несколько рекламных чертежей одной из заграничных фирм, которая предлагала строить канатное сообщение, для передачи люлек с грузами.
— Есть у нас здесь часовенка, очень высоко, на Иверской горе. Сообщение у нас с ней больно плохое. Иногда по несколько дней его и вовсе не бывает. Вы непременно побывайте там, посмотрите! Там — старые генуэзские развалины… Так вот я хочу туда такой канат протянуть, чтобы сообщение с часовней поддерживать. Благословит Бог — сделаю!
Мы разговорились об Абхазии и об отношении к монастырю местного населения.
— Что ж, жаловаться нельзя! Мы живем с ними в мире. Да и стараемся для них. Посетите, если время будет, нашу школу. В ней мы обучаем двадцать абхазских мальчиков и двадцать девочек.
Да вот я вам книжку об Абхазии дам! Это издание нашего монастыря. А, кроме того, позвольте благословить вас иконой.
Иерон прошел в опочивальню, вынес оттуда прекрасный образ, отделанный филигранной разноцветной ризой, какими славился фабрикант Овчинников.
Я приложился. Икона лежала на столе.
О. Иерон вывел разговор о Тифлисе, стал расспрашивать о Воронцове-Дашкове.
Когда я поднялся, чтобы проститься, Иерон ласково взял мою руку:
— А я вас вот о чем попрошу. Порадейте вы для монастыря! Есть у нас рыбные промыслы, в устье Куры. Без них монастырь никак существовать не может — рыбы у нас нет… Я вот теперь и прошу о предоставлении их нам в аренду на девяносто девять лет. Так уж упросите вы графа Воронцова-Дашкова… Пусть бы разрешил…
Я невольно улыбнулся. Вот, значит, почему мне в монастыре так «рады», почему принимают по «первому номеру».
Я обещал доложить об этом наместнику. Практический выпад все же не ослабил громадного впечатления, произведенного этим энергичным русским созидателем. Ему в ту пору было уже 74 года, а Иерон оставался полон энергии, бодр и занимался новыми проектами.
В монастыре
Внизу меня заждался Зенченко с группой монахов. Они повели нас показывать храмы, трапезную для братии и другие достопримечательности монастыря.
Вернулись в гостиницу. У меня на столе — подаренная Иероном книга об Абхазии и та самая икона, к которой я прикладывался у игумена. По своей неопытности в подобных случаях я не ожидал, что «благословить» — означает и подарить в собственность столь ценную икону.
О. Илья пришел звать потрапезовать. К нам присоединился командир стоящей здесь казачьей сотни. Мы, четверо, уселись за стол; в роли хозяйки воссел, во главе стола, о. Илья. Блюда подавали послушники. Меню заметно изменилось: постное почти совсем исчезло, появились консервы, квас был заменен вином.
Гвоздем трапезы был румяный поросенок, шкурка которого так аппетитно похрустывала.
— Ну-ка, отче, — обратился, выпивая стакан вина, к гостиннику Зенченко, — попробуйте и вы этой рыбки!
О. Илья покосился на поросенка. Потом перевел глаза на послушника, который навострил уши… Чуть заметно вздохнул, но ответил, смеясь:
— Нет, эта рыбка не для нас!
— Э, полноте, отец Илья. Ну, обратись порося в карася! Теперь, валяйте!
— Искушение! Не могу… нельзя.
— Послушников стесняется! — сказал вполголоса Зенченко. — А то бы захрустела у него свинка на зубах.
О. Илья загадочно улыбался.
Но от вина монах не отказывался и не отставал от других.
После трапезы пошли погулять. Узкое ущелье Псыртсхи ведет к часовне Симона Зилота
[573]. Густо все здесь заросло, чувствуется сырость, особенно у пещеры святого. Но дорожки расчищены, для устающих поставлены скамейки.
Речка запружена и спадает широкой стеклянной струей водопада.
— Здесь настоятель наш хочет освещение устроить.
— Вы посоветуйте, отец Илья, под водяной струей разноцветные лампочки электрические поставить. Очень эффектно будет!
— Доложим, доложим вашу мысль отцу настоятелю! Может быть, и благословит.
Пошли по монастырским угодьям.
Громадные площади покрыты виноградниками. Свое вино выдавливается для монастыря. Огороды широко раскинулись. А поля… Ведь у монастыря свыше шести тысяч десятин; все можно устроить.
Свои пчельники. И мед есть, и воск на свечи тоже.
Наверху, на горе, лес. Паровоз подвозит вагончики с дровами на край горы. Отсюда они уже сами скатываются по горному склону. Их подбирают и по узкоколейкам развозят, как и другие грузы, по обширной монастырской площади.
А мастерские всякого рода, а мельница водяная… Всего и не перечтешь!
Цветущее, богатейшее имение! Другого такого на кавказских берегах нигде не встретишь.
Хороший хозяин — батюшка Иерон!
Ни ночью, ни утром к богослужению меня не звали. Да и вообще за два дня жизни в монастыре ни разу не позвали Богу молиться.
На другое утро отправились в монастырские сады и цветники.
Отец Тиверий, одноглазый монах, черный с проседью, с умным, интеллигентным лицом, является в монастыре отцом-садовником.
Кем был он «в мире» и какая тайна заставила его оттуда уйти, посторонним неизвестно. Но живется здесь Тиверию неплохо, в домике садовника, среди монастырских садов и цветников.
