Пришли известия о том, что наш главный свидетель Измайлов опять переметнулся и у следователя показывал сбивчиво и на две стороны.
На помощь пострадавшим от закатальской ревизии пришло и то, что к этому времени у меня возник острый конфликт с Казаналиповым, который поэтому сделался покровителем жаловавшихся на меня.
Но, с другой стороны, стало известно, что судебное следствие полностью подтвердило все факты, указанные ревизией, как материал для предания обоих администраторов суду.
Суд
Наступил, наконец, в 1910 году, и самый суд. Первым в судебной палате было назначено к рассмотрению дело Гайковича.
Обстановка для него складывалась еще более благоприятно, чем он мог ожидать. К этому времени сильно заострились отношения между наместником и старшим председателем судебной палаты А. В. Кочубеем. Позже эта коллизия привела к тому, что Кочубею принудительно пришлось уйти с Кавказа, и его удаление вызвало отразившееся и при первой революции возмущение этим фактом деятелей русского судебного ведомства. Пока же дело ограничивалось обоюдным кипением, и Кочубей, где мог, фрондировал против администрации Кавказа.
Перед рассмотрением дела Гайковича в заинтересованных кругах распространилось известие, что Кочубей высказал назначенному им председательствовать по делу Гайковича члену судебной палаты А. И. Чеховскому свой взгляд на это дело:
— Дело Гайковича пустое и дутое!
Чеховский был человеком безличным, плохим работником, и он зависел всецело от милостей начальства. На процессе сразу стало видно, что исход его уже предрешен. Председателем ставились вопросы вяло и как будто только для соблюдения неизбежной формальности.
Защищал же Гайковича присяжный поверенный М. А. Кланк, очень даровитый адвокат.
Главными свидетелями обвинения были я и Д. Д. Стрелков, защиты — Е. Г. Вейденбаум и полковник Федоров, командир закатальского матросского батальона.
Первым вызвали свидетельствовать меня, и почти тотчас произошел инцидент с Гайковичем. Спрашивает:
— Вы ездили в Алиабад?
— Да, ездил.
— Вас встречал начальник участка Шихлинский?
— Встречал.
Недоумеваю, к чему он клонит.
— Вы о нем, при ревизии, дали благоприятный отзыв?
— Дал.
— А, когда вы приехали в Алиабад, им было для вас устроено угощение?
— А вот оно что! — рассмеялся я. — Но если я не хотел вас поставить в неловкое положение перед подчиненными, отказавшись от вовсе не нужного мне, но предложенного вами стакана чая, то по той же причине я не хотел поставить в неловкое положение перед населением и Шихлинского, отказавшись принять предложенный им стакан чаю.
Вмешался председатель:
— Это недопустимые вопросы! Прошу вас, полковник, такого рода вопросов свидетелям не задавать.
Тотчас после допроса Чеховский хотел отпустить меня. Но запротестовал прокурор:
— Трудно провидеть будущее.
Он оказался прав. При мне начал давать показания Вейденбаум. Я не мог не возмутиться делаемой им подтасовкой фактов. Под видом осведомленного, как член совета, в делах управления Кавказом, он стал сообщать заведомо неправильные факты из порядка управления, но такие, что они должны были послужить к оправданию Гайковича.
Я тогда написал записку председателю с просьбой дать мне возможность сделать необходимые пояснения. Нужно было опровергнуть ложь Вейденбаума. Я тщетно ждал — Чеховский меня не вызвал.
Вскоре меня отпустили. Показаний других свидетелей я не слышал, но мне передавали о подчеркнутом прокурором в своей речи факте: ни одно из обвинений, возникших вследствие ревизии, не было опровергнуто.
Но, как можно было сразу предвидеть, Гайкович был оправдан
[584].
