Раздался дружный хохот. И. А. Смирнов с негодованием отвернулся.
Ватаци предложил:
— Давайте составим здесь программу того, что должно быть в календаре. Ваше мнение, Всеволод Викторович?
Я обрадовался: теперь я вас проучу.
— Всемерно это поддерживаю! Пожалуйста, пусть комитет составит.
Это было принято, и здесь вышла забавная история. Вейденбаум, думая меня ущемить, стал просто предлагать вычеркивать щедрою рукою содержание календаря. Но я не только не возражал, а, наоборот, все его купюры энергично поддерживал. На меня смотрели с удивлением. Иногда я и первый говорил:
— Вот и это можно вычеркнуть!
Другие возражали:
— Нет, без этого никак нельзя!
Программу выработали. Хотя я опять вышел из заседания весь разбитый от нелепых споров, но был доволен. Настоял на скорейшем составлении и утверждении журнала заседания, включающего программу, и распорядился, к полному недоумению моих сотрудников, точно ее выполнять.
Вышел календарь на 1909 год. Получилась тонкая книжка, около 300 страниц. Дрянь оказалась изрядная, но на заглавном листе, вместо слов: «под редакцией вице-директора В. В. Стратонова», стояло: «по программе Закавказского статистического комитета»
[623].
В бюрократическом мире теперь меня никто не решался бранить. Но публика, особенно из провинции, выписавшая по-прежнему этот календарь, была глубоко разочарована. Книгопродавцы, взявшие календарь на твердый счет, понесли убытки: кто перелистывал календарь в магазине, его уже не покупал.
Вейденбаум явился в редакцию календаря с каким-то протестом, но мои сотрудники предъявили ему программу статистического комитета. Он должен был ретироваться.
Нелепость программы этой была так очевидна, что заседаний статистического комитета по поводу календаря более не собирали. Мне предоставили делать, как я пожелаю.
Календарь на 1910 год вышел опять под моей редакцией
[624] и был не хуже, чем в первые два года, но из‐за опыта прошлого года спрос на него уменьшился. Из провинции уже боялись его требовать в том количестве, как бывало в первые годы. Это имело тот результат, что впервые календарь не окупился: получилось 800 рублей убытка, и порядочный запас лежал не распроданный.
Я обратился к Ватаци с просьбой ассигновать из экстраординарного кредита наместника эту сумму на погашение долга. Ватаци отказал:
— Это ваше дело! Выходите из долгов, как желаете.
— Как это мое дело? Разве я частный издатель? Вы заставили меня в порядке службы заняться изданием.
Пришлось эти деньги мне дать, хотя после большого торга и с большим неудовольствием.
Я стал убеждать секретаря канцелярии А. А. Эльзингера взять на себя это дело. Как говорилось, впоследствии оказалось, что Эльзингер — германский шпион. Быть может, поэтому он согласился заняться делом, которое давало в его руки такой богатый информационный материал. Воспользовавшись отсутствием Петерсона и склонностью Ватаци к самовластью, я оформил эту передачу.
Целый год я руководил Эльзингером в новом для него деле. К тому же и репутация календаря была предыдущим годом восстановлена. Поэтому календарь, вышедший на 1911 год, опять разошелся полностью
[625]. А так как некоторые его отделы, оплаченные в предыдущем году, теперь печатались бесплатно, то от распродажи получилась и некоторая прибыль.
Мои «друзья» говорили:
— Пока календарь издавался Стратоновым, дело кончалось убытком, а как стал издавать Эльзингер, получилась даже и прибыль.
Воздухоплавательный кружок
В конце первого десятилетия нашего века начались первые головокружительные успехи авиации. По всему миру прокатилась волна увлечения воздухоплаванием. Не миновала она и Тифлиса. С разных сторон можно было ждать проявления инициативы, и она действительно проявилась.
В 1909 году группа молодых инженеров: Дзюба, Колюбакин, Завалишин и др. обратилась через газеты с воззванием, приглашая интересующихся авиацией объединиться в воздухоплавательный кружок. Кружок этот действительно вскоре составился
[626]; в него вошел и я, так как авиация живо меня интересовала. Я отказался принять избрание меня председателем, но согласился быть его товарищем. Председателем выбрали начальника Кавказского округа путей сообщения Станислава Фомича Гофмана, тонкого политика, который в трудные минуты всегда исчезал по делам службы, предоставляя мне их расхлебывать.
Начали мы в трудных условиях. Дело требовало денег и притом больших, а у нас их не было и не предвиделось. Между тем аэроплан стоил тогда около десяти тысяч рублей, не считая расходов на авиатора и пр. Все же набралось 120–130 членов, и мы начали с членскими взносами. Главное — мы сорганизовались, и с нами считались.
