Рекомендация Бредихиным в директоры Германа Струве было с его стороны ядовитым скандалом. Только три года назад были приняты меры к смещению немецкой династии Струве в Пулкове посредством назначения Бредихина, и вдруг он сам, призванный русифицировать от Струве обсерваторию, предлагает эту династию восстановить… Выставление кандидатуры С. П. Глазенапа, всем известного личного врага Бредихина, обладающего к тому же малым научным престижем, было ядовитой шуткой…
Естественно, что единственным приемлемым кандидатом являлся академик О. А. Баклунд, швед по происхождению, ученый с большим астрономическим именем. Он и был назначен директором обсерватории.
Несколько лет спустя, когда шум, поднятый около этой истории, улегся, я спросил:
— Почему же, Федор Александрович, вы не порекомендовали, помимо Глазенапа, на свое место кого-либо из приемлемых русских профессоров астрономии?
Бредихин сощурил глаза:
— Ну, а кого же? Скажите! Я и сам рад буду узнать…
Я задумался, а он говорит:
— Вы, верно, скажете — Белопольского? Да, он трудолюбив; но он дурак!
— Ну, а если бы Цераского?
Бредихин посмотрел на меня выразительно, как будто я сказал большую глупость, и промолчал.
Не думаю, чтобы кандидатура Цераского была неудачной. Цераский был заместителем Ф. А. по московской кафедре, и, очевидно, между ними возникли личные счеты. Конечно, Цераский — человек безусловно талантливый — стоял головой выше в научном отношении рекомендованного Бредихиным в шутку Глазенапа.
Потеряв высокий генеральский пост, Ф. А. стал быстро изменяться. Он продолжал, по роли академика, работать научно. И как-то он понемногу начал обращаться в такого же милого и гостеприимного Федора Александровича, каким он владел общими симпатиями в начале своей пулковской деятельности.
Русская астрономическая молодежь опять стала его посещать. Через некоторое время состоялось его примирение с лидерами русской партии в Пулкове — А. П. Соколовым и А. А. Белопольским. Некоторый осадок горечи по поводу пережитого у всех, конечно, на душе оставался; но о печальном последнем годе управления Бредихиным Пулковской обсерваторией по безмолвному соглашению старались не вспоминать.
Через некоторое время умерла жена его Анна Дмитриевна. Между супругами не замечалось душевной близости, но все же смерть жены, видимо, сильно повлияла на постаревшего уже Федора Александровича.
Еще через несколько лет скончался и он сам, искренне всеми сожалеемый.
Прошлое постарались уже забыть, а его научное имя все же было лучшим украшением русской астрономии за истекшее столетие. К числу других его заслуг принадлежит и то, что он оставил целую школу своих русских последователей по изучению кометных явлений: К. Д. Покровского, С. К. Костинского, И. Полака, С. В. Орлова и других. Таким количеством специалистов по данному вопросу не может, пожалуй, похвалиться ни одна страна.
3. Астрономы
Немецко-шведская группа
Заменивший Бредихина на директорском посту Оскар Андреевич Баклунд был не только большим ученым, но и большим дипломатом. Хитрость ощущалась в самой манере О. А. разговаривать. Когда он не сразу видел, как надо ответить, издавал ртом некоторое время: «ммэммэ… ммэ», пока в мыслях не созревал надлежащий ответ. С теми лицами, кто в нем не нуждался и ничего не искал, О. А. был изысканно любезен.
Хотя и швед по происхождению, О. А. придерживался русской ориентации. И его семья значительно обрусела. Один из сыновей, например, будучи офицером артиллеристом, с честью поддержал, во время большевизма, мундир русского офицера
[204] и т. д.
В более молодые годы О. А. проявил поступок, который мог ему стоить и дорого. Он был привлечен династией Струве в Пулково. Благодаря своим действительно выдающимся работам по исследованию движения кометы Энке
[205], О. А. был избран адъюнктом Академии наук, то есть попал уже в относительно независимое положение от Струве. В это время он и напечатал мемуар, в котором была указана ошибка, допущенная в одном из трудов Пулковской обсерватории. Насколько вспоминаю теперь, О. А. указал, что поправки к отсчетам на измерительных кругах были приданы не с тем знаком: вместо плюса — с минусом, или наоборот.
Он оказался правым в своей критике. Но можно себе представить гнев династии Струве на Баклунда! Ошибок в династии не полагалось… Ну, а если они и были, то как же можно на них указывать… Отсюда на долгий ряд лет О. А. рассматривался как личный враг рода Струве.
Это, впрочем, не помешало дипломатичному ученому процветать в Академии. В свое время он стал полноправным академиком, учредил при здании академии свою особую астрономическую обсерваторию, читал лекции на высших женских курсах
[206] и занимался своими выдающимися теоретическими исследованиями.
По назначении в Пулково О. А. Баклунд сумел разумной тактикой успокоить взбаламутившееся при Бредихине море. Мягко действуя по внешности, он все же держал обсерваторию в повиновении. При нем окончательно сгладились шероховатости в отношениях между русской и немецкой группами астрономов. Вместе с тем Баклунд ни в чем не давал повода обвинять себя в антирусской политике.
Пробыл он директором обсерватории долгий ряд лет. Личными научными трудами он всем импонировал, тем более что О. А. высоко ценился и в заграничном ученом мире. Ему удалось достичь того, к чему в глубине души стремился, однако без полного успеха, и Ф. А. Бредихин: стать признанным мировым лидером астрономии, по примеру первого директора обсерватории В. Я. Струве.
О. А. Баклунду принадлежит заслуга значительного расширения Пулковской обсерватории. Сперва возникло отделение в Одессе, перешедшее затем в присоединенную к Пулкову Николаевскую обсерваторию. Затем образовалось пулковское отделение в Симеизе, в Крыму. И вообще при нем обсерватория расцвела.
Умер О. А. внезапно, и его смерть вызвала среди пулковцев искреннее сожаление.
Старейшим по возрасту в нерусской группе астрономов был Макс Олаевич Нюрен, или иначе Магнус Нюрен. Швед по происхождению, он держался немецкой ориентации. Несомненно, что перед астрономией за ним были большие заслуги, и держал он себя, как большой астрономический генерал.
Знал я его, живя в одной и той же обсерватории, около двух лет. И мне почти нечего о нем сказать. Кроме коротких приветствий при встречах, мы не обменялись за это время ни одним словом. И то же происходило и с другими русскими. С ними он вне службы не соприкасался, семья его также жила от нас изолированно. Можно было догадываться, что Россию и русских он презирает, но от России он брал без стеснения все, что только удавалось взять. Доходило до крайностей, вызывавших возмущение в Пулкове. Он открыто повернулся спиной к России, всем от нее пользуясь.
