Но дело с учреждением должности затянулось: Министерство финансов отказывало в разрешении на нее кредита.
В эту пору в Пулковскую обсерваторию приехал, по приглашению Ф. А. Бредихина, всесильный тогда министр финансов С. Ю. Витте. После осмотра обсерватории, за чашкой чаю, Бредихин рассказал Витте, что данный вопрос застрял в его министерстве, и упомянул, что назначение на должность астрофизика в Ташкент давно уже ждет молодой астроном Стратонов.
— Какой это Стратонов? — оживился вдруг Витте. — Не сын ли он бывшего директора Ришельевской гимназии в Одессе?
Бредихин ответил наугад:
— Ну, да! Он самый.
Ничего не сказав, Витте что-то у себя записал. Вслед за тем на должность ташкентского астрофизика кредиты в Министерстве финансов нашлись.
Витте Бредихину ничего не объяснил; но я от отца знал, в чем дело. Много лет назад молодой Витте потерпел неудачу в Тифлисской гимназии. Удаленный из нее, он приехал сдавать выпускной экзамен на аттестат зрелости в Одессу, как раз в Ришельевскую гимназию, где отец был тогда директором. Бедному юноше снова не повезло: он срезался, кажется, на письменном экзамене по тригонометрии. Но отец, по свойственной ему доброте, заступился за юношу экстерна, будущей судьбы которого никто не предвидел. С. Ю. свой аттестат зрелости благополучно получил.
Этот случай из своей жизни он теперь, очевидно, и вспомнил…
Семейство Спасовича
Пребывание в Пулкове, летом 1894 года, было для меня скрашено приездом в Петербург из Тифлиса невесты моей М. Н. Погосской, с сестрой и братом — юнкером артиллеристом. Невеста с сестрой поселились у своей тетки, бывшей замужем за К. Д. Спасовичем, братом известного присяжного поверенного и писателя В. Д. Спасовича. Оба брата жили вместе и это лето проводили в Царском Селе. У Киприана Даниловича было четверо детей, а Владимир Данилович был старый холостяк.
В. Д. производил малосимпатичное впечатление. Угрюмого вида, в своих очках напоминающий сыча, он казался и был, по существу, весьма неискренним. Бесспорно, что он брался за защиту нехороших дел. Один из таких случаев я живо помню:
Это дело сильно в свое время нашумело в России, а особенно на Кавказе. В восьмидесятых годах в Тифлисе, в доме, стоявшем на самом берегу Куры, рядом с садом, принадлежащим летнему помещению клуба «Тифлисский кружок», проживала владелица дома, молодая девушка Нина Андреевская. Она получила довольно крупное наследство, но в случае ее устранения это наследство перешло бы к семье ее родственников, абхазских князей Ч[хотуа]. Ночью девушка была задушена, а ее труп был увезен на извозчике и брошен довольно далеко от дома в Куру. Было симулировано, будто Нина Андреевская утонула, при вечернем или даже ночном купаньи… Улики тяжко сложились для родственников князей, и их приехал защищать В. Д. Спасович. Эта защита многими ему ставилась в упрек
[223].
Много лет спустя один из осужденных и сосланных в Сибирь князей-убийц подал наместнику на Кавказе графу Воронцову-Дашкову прошение о помиловании, объясняя свое осуждение судебной ошибкой. Будучи в эту пору вице-директором канцелярии наместника на Кавказе и хорошо помня по рассказам об этом деле, я истребовал его из судебной палаты и, ввиду предстоящего доклада о нем, тщательно это дело изучил. Виновность обвиненных была выяснена с несомненностью и во время предварительного следствия, и во время процесса.
Неискренность В. Д. Спасовича особенно выявлялась в вопросах политики. Принимая постоянное участие в русской научной и литературной среде, как свой, сотрудничая даже в не слишком либеральном «Вестнике Европы»
[224], В. Д., как заядлый поляк (он был униатом
[225]), не любил все русское. Но, благодаря своему несомненному уму, скрывал это, под внешне любезной маской, так ловко и искусно, что в истинном свете он вырисовывался только в своей семье. Впрочем, как стало видно из опубликованных после революции политических архивов, его истинная политическая физиономия для Департамента полиции секрета не представляла.
С русофобством семьи этой пришлось столкнуться и лично мне. Моя невеста, полька, не соглашалась порвать со мною из‐за политических мотивов; меня поэтому терпеть приходилось, но истинное отношение к себе, как к русскому, я имел случай наблюдать.
У В. Д. Спасовича бывали в кабинете закрытые, даже от других членов семьи, заседания главных сотрудников «Вестника Европы». Он поддерживал связи и с варшавскими антирусскими политическими кругами, ездил для переговоров между ними и петербургскими единомышленниками.
Не вполне понятной казалась, по первому впечатлению, его репутация блестящего адвоката. Его манера говорить представлялась несколько тяжелой, а голос был неприятный. Но это возмещалось, как утверждали, громадной логичностью, эрудицией и весомостью говоримого.
Напротив, его брат Киприан, в прежние времена офицер, был добродушный и тихий человек, всецело находившийся под влиянием жены. Он занимал относительно скромную должность, а дома также был мало заметен. Главным, кажется, его удовольствием было топить камины. По-настоящему роль главы дома играл Владимир Данилович. Фактически же домом заправляла властная Н. Т. Спасович.
Вл. С. Соловьев
В семье Спасовичей встречался я с Владимиром Сергеевичем Соловьевым. И было загадкою, почему такой прекрасной души человек дружит с неискренней семьей. Или это происходило вследствие совместного сотрудничества с В. Д. в «Вестнике Европы»? Правда, в этой семье ему смотрели в глаза и старались сделать все приятное.
Владимир Сергеевич произвел, при этих встречах, неизгладимое на всю жизнь впечатление. Прекрасные, как будто смотрящие в душу глаза, всем известная громадная шевелюра… Когда он говорил, чувствовалось, что говорит человек необыкновенный.
