Сердце Самарканда — его несравненная площадь Регистан. Сама площадь — торговый центр, базар. Полно людьми: дикханы (землевладельцы) попривозят на лошадях и ишаках свои продукты; усты (мастера) выхваляют перед покупателями свои изделья; под навесами от солнца и на арбах — груды всевозможных товаров, нужных для потребления невзыскательных сартов. Пестрая и шумная площадь!
Квадрат же площади с трех сторон окаймлен величественными мечетями, с высочайшими, устремленными в небо минаретами. Шир-Дар, Улуг-Бег
[255]… Что за красота! Что за величие! Фасады и мечетей и их минаретов разукрашены изразцами — белыми и голубыми. Много веков напрасно старалось солнце победить нежные цвета изразцов, но спасовало. Так же ярки их краски, как и во времена создания мечетей.
На земле нету места грозней твоего Регистана!
На земле нету места его голубей и нежней!
Возле синих преддверий читают стихи из Корана,
Винограды лежат под копытами мирных коней.
Как священные арки сияют и тихо, и яро,
Частым золотом звезд и извивами мудрыми слов!
Полустертые львы золотятся над входом Шир-Дара,
Улук-Бек завернулась в павлиний узор изразцов…
[256]
Мечеть служит одновременно и мадрассой — высшей школой, духовной академией. Здесь профессора — мудариссы обучают религиозной мудрости студентов — мулла-бачей. Во внутреннем дворе, точно в пчелиных сотах, виднеются в несколько ярусов кельи, в которых проживают будущие муллы. Двери в кельях открыты, и мы видим молодежь, сидящую, склонивши головы в чалмах, над книгами и таблицами.
Проводник ведет наверх по узкому винтовому ходу. Массивные каменные ступени углублены — их стерли подошвы благочестивых людей за вереницу столетий… С отдельных террас открывается вид на Самарканд — море глинобитных строений, между ними свежая зелень только что распустившихся деревьев. Кое-где над ровным морем глины высятся минареты… И выделяется на фоне голубого неба своими зубьями уже разваливающаяся мечеть Биби-Ханым
[257].
Там над городом Биби-Ханым наклонила руины.
О, царица мечетей, ты скоро поникнешь в пыли!
На громадах твоих вижу трещин широких морщины —
Начертанье неспешное круговращений земли;
Но толпа весела у твоих изнуренных подножий,
Возле каменных тлений растут, розовея, цветы.
И халаты шуршат, и кувшин покупает прохожий,
И верблюды идут, и скрипят на ослах хомуты…
[258]
Жена почувствовала усталость. Оставляем ее на одной из террас и с проводником поднимаемся выше.
Не совсем осторожно! Одинокая молодая и нарядно одетая женщина привлекает к себе слишком большое внимание мусульманской молодежи. Из келий появляются фигуры молодых чалмоносцев в халатах. Собираются в группы, перешептываются… Наше возвращение заставляет их вновь вернуться к своим зикрам (духовным упражнениям).
— Силяу, тюря!
Проводник получает свое «силяу» — на чай. Теперь — к знаменитой гробнице Тамерлана
[259].
Помню сумерки я. Небо было лилово и хмуро.
И на склонах пустынных устало прилег караван…
Полумесяц взошел и застыл над гробницей Тимура,
Над хранителем призрачной дремой окованных стран
[260].
Величественный мавзолей, в персидском стиле. Высоко поднимает он свою шапку над окружающими гробницу также высокими деревьями. Мавзолей сохранился очень хорошо и бережно охраняется правоверными.
В верхней части мавзолея — группа мулл. Доносится:
— Кофир
[261]! (Гяур!)
Взгляды — весьма малодружелюбные.
Здесь, почти на уровне почвы, расположены памятники — гробоподобные каменные плиты. Они повторяют своим расположением настоящие гробницы, которые находятся уже в подземелье. Посредине — гробница самого Тамерлана, вокруг — его близкие и другие святые люди.
Мулла, встретивший нас внизу, возмущенно отплевывается:
— Гяур, да еще с женщиной, оскверняют своим осмотром священную гробницу!
Степь
Дребезжит старый тарантас под неумолчный сухой звон колокольцов… На козлах киргиз
[262], в нахлобученной на самый лоб серой шляпе с полями. На смуглом лице — узкие, в щелку, глаза; бородка, точно клок мочалки.
Тройка, загнанная частой ездой, с трудом тащит тяжелый экипаж по убийственной дороге.
Недавно прошли дожди. Почва только что подсохла, и грунтовая дорога обратилась в громадные колеи. Когда экипаж на них наедет или сойдет — встряхивает до боли.
— Осторожнее! Не наезжай на колеи вскачь!
Ямщик смотрит на нас с недоумением. С его точки зрения, эта тряска — обыкновенное дело.
Вот и Зеравшан. Он теперь широко разлился. Где же, однако, мост? Не видно и намека.
У берега стоит высокая сартовская арба. Увидев нас, арбакеш поспешно взбирается на шею лошаденки и отчаянно хлещет ее. Арба устремляется в струи Зеравшана. Что же, он нас за разбойников, что ли, принял, что спасается в воду? Но за ним, не говоря ни слова, хлещет лошадей и въезжает в реку и наш ямщик.
Дело оказывается простым. Здесь — переправа вброд. Для указания брода и дежурит на берегу арба. За нею должны следовать почтовые экипажи.
Зигзаги по реке и извилины… Сильно встревоженные, мы не то стоим на месте, не то движемся. Лошадям вода по брюхо, иногда и выше. Что же нас не предупредили? Боимся за багаж, как бы он не принял ванны. Нет, определенно мы не стоим неподвижно: берег явно приближается.
Все сходит благополучно.
Сменяются станции за станциями. Изредка на козлах русский мужичок, из переселенцев. Но больше — киргизы.
