Женщина на долю секунды выглядит удивленной, но потом становится невозмутимой.
– Вы хотите сказать, что с удовольствием бы обнялись? – спрашивает она.
– Нет, – говорит он.
Звучит музыка, а потом он резко подается вперед и обнимает ее. В этом действии нет сексуального подтекста, но объятие весьма крепкое. Камера показывает лицо героя: его глаза закрыты, но одна слеза предательски скатывается. Он кладет голову ей на плечо и, кажется, успокаивается. Потом камера переключается на лицо психотерапевта: ее глаза широко открыты, вытаращены, словно она хочет уйти. Очень похоже на те сцены в романтических комедиях: двое персонажей, наконец, переспали, и один человек кажется погруженным в полное блаженство, а второй выглядит совершенно напуганным.
– Думаю, нам обоим стало лучше, – говорит главный герой, разжимая руки и разворачиваясь, чтобы уйти. Он выходит, и сцена заканчивается выражением лица психотерапевта: «Что за хрень только что случилась?»
Это забавный момент, и Элисон смеется, но я так же растеряна, как и психотерапевт в шоу. Что это такое? Джон признает свою привязанность ко мне? Или смеется над собой, над тем, как он проецирует свои потребности на других? Эпизоды сериалов пишутся на месяцы вперед. Знал ли он тогда, каким несносным порой бывает? Знает ли сейчас?
– Сейчас в таком количестве сериалов фигурируют психотерапевты, – говорит Элисон. Она начинает перечислять своих любимчиков: Дженнифер Мелфи из «Клана Сопрано», Тобиас Функе из «Замедленного развития», Найлз Крейн из «Фрейзера», даже Мервин Монро из «Симпсонов».
– Ты смотрела сериал «Пациенты»? – спрашиваю я. – Персонаж Гэбриела Бирна?
– О да, мне очень понравилось, – говорит она. – Но вот эта более реалистична.
– Думаешь? – говорю я, гадая, по чьему подобию создан этот персонаж, по моему или по «славному идиоту», к которому Джон ходил до меня. Сценарий пишет около дюжины авторов, каждый из которых занимается своим эпизодом, поэтому вполне возможно, что эта героиня прописана вообще другим человеком.
Я досматриваю до титров, однако точно знаю, что увижу в них. Этот эпизод написал Джон.
– Я смотрела ваш сериал на прошлой неделе, – говорю я Джону на нашей следующей сессии.
Джон качает головой, перемешивает салат палочками, берет немного, жует.
– Чертов канал, – говорит он, продолжая жевать. – Они заставили меня это сделать.
Я киваю.
– Они сказали, что всем нравятся психотерапевты.
Я пожимаю плечами. Ну ладно.
– Они как стадо баранов, – продолжает Джон. – В одном шоу появляется психотерапевт, и теперь каждому сериалу тоже нужен свой.
– Но ведь это ваш сериал, – замечаю я. – Разве вы не могли отказаться?
Джон думает об этом.
– Мог, – говорит он. – Но я не хотел быть мудаком.
Я улыбаюсь. Он не хотел быть мудаком.
– А теперь, – продолжает Джон, – из-за рейтингов я никогда не отвяжусь от нее.
– Вы с ней теперь надолго, – говорю я. – И все из-за рейтингов.
– Чертов канал, – повторяет он и берет еще кусочек салата, проклиная палочки для еды. – Но все будет в порядке, – говорит он. – Она мне вроде как даже нравится. У нас есть парочка отличных идей на следующий сезон.
Он вытирает рот салфеткой, сначала левый уголок рта, потом правый. Я наблюдаю за ним.
– Что? – спрашивает он.
Я поднимаю брови.
– Ох, ну нет! – говорит он, протестуя. – Я знаю, о чем вы думаете. Вы думаете, что есть некая связь, – он изображает в воздухе кавычки, – между психотерапевтом и вами. Это вымысел, ясно?
– Целиком? – уточняю я.
– Ну конечно! Это же история, это сериал. Господи, да если бы я взял хоть один диалог отсюда, наши рейтинги были бы уже в болоте. Так что нет, очевидно, она не вы.
– Меня больше заинтересовали эмоции, чем диалог, – говорю я. – Может быть, в них есть доля правды.
– Это сериал, – повторяет он.
Я смотрю на Джона.
– Я серьезно. Эта героиня имеет с вами общего не больше, чем главный герой со мной. Конечно, кроме того, что он отлично выглядит. – Он смеется над своей шуткой. По крайней мере, я думаю, что это шутка.
Мы сидим молча, пока Джон рассматривает комнату: картины на стене, пол, свои руки. Я вспоминаю его «раз Миссисипи, два Миссисипи…» – еще с тех времен, когда он не выносил ожидания. Через пару минут он начинает говорить.
– Я хочу кое-что вам показать, – говорит он, потом саркастично добавляет: – Могу я получить разрешение воспользоваться телефоном?
Я киваю. Он берет телефон, листает что-то, потом разворачивает экраном ко мне.
– Вот моя семья.
На экране фото красивой блондинки и двух девочек, которых, кажется, безумно веселит то, что они показывают «рожки» за маминой головой. Марго, Грейс и Руби (выходит, пациентка Уэнделла, которая раньше приходила передо мной, – не Марго). Рядом с Руби сидит Рози – уродливая собака, которую так любит Джон, с розовым бантом на пятнистой мохнатой голове. Я так много о них слышала, что фотография завораживает. Я не могу отвести от них взгляд.
– Иногда я забываю, как мне повезло, – тихо говорит он.
– У вас прекрасная семья, – говорю я и добавляю, как тронута тем, что он поделился со мной этой фотографией. Я собираюсь вернуть телефон, но Джон меня останавливает.
– Погодите, – говорит он. – Это мои девочки. А вот мой мальчик.
Меня словно ударяют под дых. Он собирается показать мне Гейба. Будучи мамой мальчика я не знаю, смогу ли смотреть без слез.
Джон листает дальше, и вот он. Гейб. Он такой милый, что мое сердце рвется на части. У него густые, волнистые волосы Джона и ярко-голубые глаза Марго. Он сидит на коленях у Джона во время игры «Доджерс»: в руках у него бейсбольный мяч, на щеке горчица, а на лице такое выражение, словно он выиграл Мировую серию. Джон говорит мне, что им только что удалось поймать прилетевший с поля мяч, и Гейб был просто в экстазе.
«Я самый везучий человек во всем мире», – сказал Гейб в тот день. Джон рассказывает мне, что мальчик повторил то же самое, вернувшись домой и показав мяч Марго и Грейс. А потом еще раз, обнимаясь с Джоном перед сном. «Самый везучий человек во всем мире, во всей галактике и даже еще дальше!»
– Он и был самым везучим в тот день, – говорю я и чувствую, как мои глаза наполняются слезами.
– Бога ради, не плачьте при мне, – говорит Джон, отворачиваясь. – Вот только этого мне не хватало. Плачущего психотерапевта.
– Почему бы не плакать, если грустно? – многозначительно говорю я.
Джон забирает свой телефон и что-то печатает.
